Владимир Казаков - Голубые капитаны

— С вами после. Пока замените средних командиров на их рабочих местах. — Смирнов пыхнул дымком. — Да, хороши газоны, особенно вон тот красный ряд.

— Маки.

— А по-моему, гладиолусы?

— Так точно, гладиолусы!

— Вы правы — маки. Без очков не сразу разглядел. Любите цветы?

— Кто их не любит!

— А ведь они наверняка унесли кругленькую сумму из сметы отряда?

Терепченко хотел ответить, что это затея парторга, что цветы посажены вопреки его воле и деньги на них дал профсоюз, но, не сумев до конца понять смысл вопроса генерала, ответил словами Аракеляна:

— Радость для людей тоже входит в смету социализма.

Смирнов широко улыбнулся и пошел искать комнату эскадрильи.

При виде его командиры встали.

— Вольно, товарищи. Здравствуйте!

Он прошел к столу, достал очки и, протирая стекла замшей, близоруко щурясь, рассматривал людей. Взгляд остановился на Романовском. Пухлые веки генерала дрогнули, он торопливо надел очки и подался вперед.

Романовский поднялся со стула.

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Ты?.. Уже здесь?.. Ну-ну, покажись!

Романовский протиснулся между стульями, подошел.

— Не чаял так скоро… Хоть бы письмишко черканул или по телефону. Не нужен старик стал, да?

— Что вы, товарищ генерал, не смел просто… Здесь и Корот. Помните Михаила Корота?

— Как же! — Смирнов повернулся и увидел вставшего Корота.

— Не постарел, истребитель, не постарел. Будто законсервировали тебя после войны… Приказываю сегодня вместе с Борисом зайти ко мне в гостиницу. — Он отпустил Романовского и обратился к притихшим командирам: — Простите нас за минутную слабость. Встреча однополчан… Я вот уже солдат в отставке, и много моих соколов перешло в Гражданский флот… Приступим к работе. Цель собрания — выяснить причины аварийности и хронического невыполнения государственного плана отрядом. Без вашей помощи ни одна комиссия даже самого высокого ранга не отыщет истинные корни создавшегося положения. Все, что есть у вас на душе, выкладывайте. Кто начнет?

Долго раскачивались командиры, отвыкшие «выметать сор из избы», но, когда разговорились, остановить их было трудно. Может быть, они не стали бы так откровенны и резки, если бы знали, что аппарат селектора, кем-то включенный, передаст все выступления в уши Терепченко, тихо сидящего в своем кабинете.

— Расскажу вроде бы о пустяке, — услышал Терепченко голос уже пятого командира и определил, что это Романовский. — Не можем добиться укрепления щебнем или асфальтом дорожек к вертолетным и самолетным стоянкам. После дождя грунт размокает, и пилоты таскают пуды грязи на резиновых сапогах. Очищаем грязь палочками и лезем в кабину в скользкой мокрой обуви. А если на взлете соскользнет нога с педали? И соскальзывала! Вот микропричина к аварии. Если же такие недоработки, «пустячки» сложить… По плану же наотмашь бьет метеостанция. Где-то на Скандинавском полуострове зарождается циклон, и его туманы могут, понимаете, могут коснуться нашей области. Метеостанция дает нелетный прогноз. Сидим, смотрим на ясное небо. Часы идут, потом выясняется, что циклон не удостоил нас вниманием, да и вероятность ухудшения погоды была ничтожной… Командир отряда считает такие действия метеорологов стимулом к безопасности, а я считаю махровой перестраховкой, стимулом к бездеятельности, равнодушному отношению и к плану, и к пассажирам!

Терепченко поморщился, но аппарат не выключил. Он определил: начал выступать командир эскадрильи Ан-2.

— Сколько раз запаздывали или срывались рейсы из-за плохой уборки пилотских и пассажирских кабин. Бессчетное количество! Машины после полетов не драются, и бывают запахи хуже, чем в сортире! Извините! Пока дождешься мойки — а нам такое счастье выпадает редко, — вылезешь из расписания. Опоздал — пассажиры смотались, извините, на поезд. Вот пустой и шуруешь. Разве можно в таких условиях держать марку Аэрофлота? Во что упирается дело? Ищем так называемые внутренние резервы производства, сокращаем штаты. И в первую очередь мойщиц, уборщиц. А сколько ненужных помов, замов, начей прикармливается у нашего стола? Вот им бы в руки тряпку! Извините! А ведь и при них еще людишки клеются, деньги получают как техники, инженеры, а сами модельки для парада в закутках строгают. Извините. Начинаешь об этом понастырнее сигнализировать, получается против ветра, извините, и сам мокрый ходишь!

— Стоянки не оборудованы…

— Пора менять формы и методы морального поощрения. Мы должны понять, что только сочетание «рубля и сердца» даст должные результаты. Вот премируем мы людей деньгами, а как вручаем? Распишется товарищ в бухгалтерии — и все. Люди иной раз даже не знают, за что премия. Другого поощрят грамотой, подарком и вместо того, чтобы вручить торжественно при всем коллективе, сунут в руки во время работы, да еще с опозданием месяца на два. Человеку дорога публичная оценка каждого его большого успеха. Любому из нас приятна дельная всенародная похвала, и тогда работать хочется еще лучше! Этого не знает или не хочет знать только бюрократ — душевно черствый человек. Лес регулярно чистят от сухостоя, не пора ли подрезать сучки и у нас?

«Это инженер туда затесался!» — определил Терепченко, хотя в голосах уже трудно было разобраться.

Вечером Смирнов, Романовский и Корот сидели в номере гостиницы, пили чай, вспоминали военные годы. Тогда люди раскрывались быстрее, и точно можно было определить, на что способен человек. Дружба, унесенная с поля боя, оставалась до конца каленой, как штык, и редко ржавела.

— Дивные были человеки, — посасывая пустую трубку, говорил Смирнов. — Вот Иван Павлович Дроботов… В бою — зверь! А как едет в деревню, пайковый шоколад и драже-колу в карман сует, раздает сельским пацанам. А ведь летчиков строго наказывал, если они шоколадный допинг не использовали для боевой работы! Вечерами мы с ним часто сумерничали. Тосковал о сыне Иван. Мечтал передать ему, как он выражался, «формулу жизни». Да не судьба…

— Борис пытается найти семью майора, — сказал Корот.

Смирнов отложил трубку. Долго смотрел на Романовского, мигая тяжелыми веками.

— Я тоже искал. Жена Ивана погибла. Точно!.. Работала медсестрой в санбате 1854… Сохранилась могилка. А сын как в воду канул…

— След оборвался здесь, в Саратове… — сказал Романовский.

— А на плато Чатырдаг к Катюше ездил? — спросил его Смирнов. — Памятник я оформил как надо. Возил туда скульптора в позапрошлом году.

— В первый отпуск поеду, — тихо ответил Романовский.

Чай остыл.

— Почему не носите ордена?

Романовский и Корот переглянулись.

— Знаете, Василий Тимофеевич, Борису ведь не вернули ничего… — Корот заковырял вилкой пирожное. — А я… не звучат ордена: в значки превратились, просто дефицитным товаром стали…