Эмили Родда - Дело о драгоценных рыбках

— А, карикатуры наоборот, — сразу догадался он. — Ты молодец, Том, правда, молодец.

И он действительно так считал. Я был очень польщен. Он никогда не хвалил мою работу, если она того не заслуживала. Я протянул ему альбом, и он пролистал его.

— Ты рисуешь только людей или животных, — прокомментировал он, возвращая альбом назад. — А как насчет пейзажей?

— Я рисую их время от времени, но сейчас меня больше интересуют люди.

Отец кивнул.

— Люди — это, конечно, занятно, — сказал он. — Но с ними сложно. Если ты рисуешь их правдиво, без прикрас, они обижаются. С пейзажами меньше мороки. Тогда к тебе ни у кого нет претензий.

Лиз заглянула мне через плечо и увидела как раз ту карикатуру, которую я нарисовал на нее.

— Эй, а это еще что такое! — возмутилась она. — Ну-ка, отдай немедленно, ты, свинья!

Я крепко прижал альбом к груди, чтобы она не вырвала его у меня из рук. Отец рассмеялся:

— Теперь ты понял, что я имел в виду?

В ту ночь я лежал в своем спальном мешке, прислушиваясь к шуму ветра и плеску волн, в то время как остальные мирно посапывали рядом.

А я не мог заснуть. Мне почему-то казалось, что я вообще никогда больше не сомкну глаз.

Вечер прошел просто чудесно. Все, кажется, успокоились и перестали считать отца таким пугалом, каким он поначалу им представлялся. Да и он расслабился. Он оставил свои попытки стать членом нашей команды и стал самим собой. А это было просто отлично.

Но теперь смех и болтовня стихли. Свет погасили. Все погрузились в сон. Я остался наедине со своими мыслями и все думал и думал о море, которое шумело за стеной. Мне представлялось, что наш дом вместе с нами, пленниками, вдруг медленно соскальзывает в воду и волны уносят его прочь.

Я смутно припоминал документальный фильм, который видел по телевизору, о том, как на дне океана нашли огромный затонувший лайнер. Думаю, это был «Титаник» или что-то вроде того. Туда спустили съемочные камеры и нескольких парней в крошечном металлическом батискафе, к которому был прикреплен трос.

В ярком свете прожекторов можно было разглядеть ржавчину на обшивке судна, глубоко завязшего в иле. Там, где оно напоролось на айсберг, зияла огромная пробоина.

Главной задачей было вытащить все произведения искусства и ценности, которые затонули вместе с кораблем, но я сейчас думал о пассажирах, которые погибли в морской пучине.

Море. Ты всесильно.

Должно быть, в конце концов меня сморил сон, потому что, когда я открыл глаза, мастерскую заливало солнце. Ослепительный свет бил мне прямо в глаза. Я огляделся по сторонам. Все, кроме меня, продолжали дрыхнуть.

А вчерашние страхи стали не более чем туманным воспоминанием. Я поднялся и схватил свой альбом. Выскользнув на улицу через незапертую стеклянную дверь, я зашагал по причалу, чтобы полюбоваться видом утреннего залива.

Морской Старик уже сидел с удочкой на своем излюбленном месте. Вода прямо бурлила вокруг лодки, столько там было рыбы, которая так и просилась на крючок. Везет же некоторым.

Я начал делать набросок этой сценки, пытаясь передать на бумаге движение — то, как он забрасывает удочку, как по воде расходятся круги и как чайки носятся над морской гладью.

Закончив, я пошел в дом и в гостиной обнаружил, что отец рисует то же самое. Краски на его картине были замечательные, кистью он владел прекрасно, но что-то в его работе мне не понравилось. Может быть, то, что на его картине не было и намека на движение. Она была застывшая, как натюрморт или фотография. Я видел, что она неплохая, но я бы так никогда не нарисовал, даже если бы научился писать маслом так же хорошо, как отец.

Может, в этом и заключалась разница между папой и мной. Отец нашел здесь, в Баньяне, счастье и покой с Фей, он наслаждался близостью моря. Привали ему миллион долларов, он скорее всего остался бы здесь и занимался тем же, чем раньше: ходил бы гулять, ловил рыбу, рисовал или просто бил баклуши. Он нашел свое место под солнцем.

Совершенно очевидно, что я совсем на него не похож. Я непоседливый и беспокойный по натуре. Если бы у меня был миллион долларов, я бы, пожалуй, здорово помучился в поисках разных способов побыстрее спустить эти денежки.

— Неплохо, да? — Лиз зевнула.

Я обернулся и обнаружил, что она разглядывает из-за моего плеча папину картину.

— А вот это — мой вариант, — я кивнул на свой альбом.

— А что означают эти линии, которые отходят от его рук?

— Это показано, как он ловит рыбу.

Лиз изучала мой набросок, склонив голову набок.

— А этот тоже ничего, — наконец решила она. — Правда, действительно здорово. Но они очень разные, да?

Я сравнивал два рисунка, поставив их рядышком. Один прилизанный, классический, законченный. Другой — весь из штриховых линий, полный энергии, но сырой.

— Да, — вздохнул я, — совсем разные.

— Ну-ка, давай разберемся, — говорил отец. — Каждый из них заплатил по доллару, что в сумме составляет три доллара. А тот, другой парень, купил крикетный мячик за два доллара пятьдесят центов. Он принес им тридцать центов сдачи и двадцать оставил себе.

— Точно, — отозвался Элмо. — Трижды Девяносто — это будет два доллара семьдесят.

Добавьте к этому двадцать центов, которые он взял себе, и получится два доллара девяносто. Вопрос — куда подевались еще десять центов?

У отца на плите стояло аж две сковородки. Он жарил яичницу с беконом, пытался приготовить тосты и отгадывал загадку одновременно.

— Да, над этим придется поразмыслить, — произнес он наконец.

Но я-то знал, что на этом все и закончится. Отец не был мастером отгадывать загадки.

Впрочем, как и Ришель, которая вообще не слушала. Она снова была занята чтением своего журнала.

— Взгляните на эти шикарные лампы Дикси! — восхищенно выдохнула она.

— Давай посмотрим.

— Что за лампы Дикси? — спросил Элмо.

Ришель, пораженная подобным невежеством, показала ему — а также всем остальным — фотографии ламп Дикси в своем журнале. Это был просто кошмар: светильники в виде фигур животных, одетых, как люди.

Один светильник был овечкой, одетой в шотландскую юбочку, а лампочка светилась у нее прямо между рожек. Другой был сделан в виде двух мишек коала в широких штанах, взявшихся за руки. А еще там была улыбающаяся корова в переднике, стоящая на задних ногах, и бегемотик в розовой шляпке и шали.

— Ну, разве не прелесть? — умилилась Ришель.

Санни презрительно фыркнула.

— Да, мило, — сказала Лиз.

— Лиз, ты в своем уме? — удивился Ник. — Это просто отвратительно. Это грубая дешевка. Им пятьдесят центов красная цена.

— Пятьдесят центов? — возмутилась Лиз. — Да ты знаешь, сколько они на самом деле стоят?