Алексей Биргер - Тайна неудачного выстрела

— Так вы правда спёрли эти ружья? — недоверчиво спросил Ванька.

Все расхохотались.

— Да нет же! — ответил Михаил. — Я лишь набросал картинку, как это могло быть и почему меня тоже нужно подозревать. Честно вам скажу, я бы чувствовал себя намного спокойней, если б сам попёр эти ружья, или твёрдо знал, что их припрятал полковник. Ведь тогда бы к концу отдыха министра эти ружья обязательно «нашлись»!

— Нехорошо это, — сказал отец Василий. — Взаимные подозрения — это отрава. Надо вам с этим кончать.

— Как? — с грустной усмешкой спросил Михаил.

— Очень просто, — ответил отец Василий. — Не подозревать.

Он произнёс это с особым упором, так что его речь даже для нас прозвучала очень округлённо и окающе — а ведь у нас все «окают», и оканья мы обычно не замечаем, приезжие из Москвы из Санкт-Петербурга иногда даже подтрунивают над этой особенностью говора наших краёв. У отца Василия последнее слово, из-за этого упора на оба «О», прозвучало как бы с тройным ударением: «не пОдОзревАть». Вот так, приблизительно. И оттого вся его фраза получилась особенно убедительной, хотя, вроде, ничего такого он не сказал.

— Вам легко говорить, — возразил Михаил. — Но ведь в нашей работе без подозрений не обойдёшься.

— А вы не думайте о том, что так надо, — сказал отец Василий. — Вы не подозревайте, вот и все. Вы по-человечески судите.

— Это как? — Михаил, похоже, совсем растерялся. К такому повороту разговора он не был готов.

— Да вот так, — ответил отец Василий. — Ведь по-человечески вы чувствуете, что никто из подозреваемых ружья не брал, разве нет? И про себя вы знаете, что вы их не брали, но не знаете, поверят ли в это другие, так?

— Допустим, так, — согласился Михаил.

— Так вот и не надо подозревать по обязанности. Я не говорю, что надо быть совсем доверчивым, но лишнее недоверие — это такое же издевательство над данным Богом разумом, как и лишняя доверчивость. По людям смотрите, а не мимо людей. Ведь по сумме прикладных фактов кого угодно можно к делу подверстать. Не то, простите уж меня, станете вы похожим на этого полковника… Который так всех начал опутывать подозрениями, что сам к этой паутине прилип.

— Вы считаете, что ружья стащил полковник? — Ванька, не выдержав, встрял в разговор взрослых.

— Вот уж нет! — ответил отец Василий. — Я в другом смысле… Он, понимаете, из тех честных служак, которые кроме службы ничего не видят. Не в его характере ружья прятать, чтобы охранить того, кто ему вверен. А вот всюду злые козни видеть — это в его характере. Натерпелся я от них… Если б не был таким упорным, то, может, давно бы в Москве служил…

— Не любите вы нас, да? — спросил Михаил.

— При чём тут «нас»? — сказал отец Василий. — Нет двух одинаковых людей. Относиться ко всем по-христиански — мой долг, а уж больше или меньше мне нравится человек, так ведь сердцу не прикажешь. Я о том, сколько я с вашим ведомством в прежние годы намучался. Сколько меня приглашали, сколько подкатывались, то с кнутом, то с пряником — «Вам, ведь, батюшка, многие исповедуются, так вы бы намекнули разок, кто нехорошие антисоветские мыслишки подумывает или ещё в чём перед законом грешен, а то, может, и отчетик бы представили, о настроениях среди вашей паствы». «Нет, — говорю, — тайна исповеди свята, и отчётов писать не буду, потому как я священник, а не докладчик». «Зря вы так, — говорят мне, — сколько ваших коллег и пишет, и намекает — и ничего. А вот вы… Вы думаете, почему на ваш перевод в Москву или в другой крупный город мы „добро“ не даём? Ну, сами посудите, зачем нам в Москве лишнего несговорчивого священника иметь?» Сейчас-то времена изменились, но я давно к здешним местам душой прикипел, меня отсюда и калачом не выманишь! И ведь искренне они недоумевали, как же так можно не пересказать полномочным органам, если человек тайными мыслями с тобой поделился…

— То есть, если б к вам на исповедь сейчас пришёл человек и рассказал, что украл ружья, вы бы его не выдали? — спросил Михаил.

— Ни в коем случае! — твёрдо ответил отец Василий. — Убедил бы его вернуть ружья, епитимью бы на него наложил, но раскрывать тайну исповеди никогда бы не стал! И я хочу, чтобы вы меня поняли. Потому что полковник — тот уже никогда не поймёт. Возникни у него подозрение, что мне кто-то на исповеди в преступлении признался — он меня и мытьём и катаньем донимать будет, мол, выложите, батюшка, наконец, что вам известно. И будет удивляться, как же это я следствию не хочу помочь, и будет мою упертость поповской блажью считать. Вот это понимание надо иметь, что не все вам и вашему миру принадлежит. Вы паренёк хороший, и если вы это понимание в себе сохраните, то и отношения у нас будут самыми добрыми. Вот только, боюсь… Видите ли, в вашей должности очень легко это понимание растерять. Поэтому я не в осуждение полковника призываю вас быть на него непохожим — полковника пожалеть надо, его вся жизнь таким выковывала, уже не перекуёшь. Хотя всякие чудеса случаются… Но, честно вам скажу, очень грустно мне будет, если не удержитесь вы, и превратит вас ваша служба в такого вот… — отец Василий задумался, подбирая слова поточнее и помягче. — В сеятеля подозрений, не ведающего, какую он бурю пожнёт.

— Может, и в лоб мне тогда врежете? — рассмеялся Михаил, припоминая предновогодний разговор.

— А и врежу, если пойму, что этим вас вовремя вразумить возможно! — в тон ему ответил отец Василий. — Но что мы все о грустном? Давайте спалим эту нечисть — и пойдём чай пить! Ведите в ложбинку, ребята!

— Чур я буду спички зажигать! — сразу закричал Ванька.

— Гм… — Михаил последний раз вернулся к теме расследования. — Вы ведь здешний народ хорошо знаете… Как по-вашему, что с ружьями могло случится?

— Есть у меня догадки, — сказал отец Василий. — Но мне самому их надо проверить, так что не будем покуда тень на плетень наводить. Одно скажу: есть у меня такое чувство, что всё, что Бог сейчас ни делает — всё к лучшему. Не исчезни эти ружья — не расхлебали бы вы с ними горя!

Как очень скоро выяснилось, отец Василий оказался удивительно прав.

Мы замечательно сожгли мешок с тряпьём, устроив большой костёр из веток. Сами понимаете, просто взять и спалить «пакость» было бы слишком быстро и скучно. Мы даже попрыгали через разгоревшийся костёр, и Михаил тоже прыгал вместе с нами. Отец Василий на предложение Михаила попробовать свои силы, ответил, что всегда бы рад, да вот «в рясе разбегаться несподручно».

Нам, конечно, было бы интересно поподробней расспросить отца Василия о том, что он имел в виду, говоря о «лишней подозрительности», которая «унизительна для разума», и вообще о его жизни — по тому, что он успел поведать о своей «упертости», из-за которой он так и остался в наших краях, хотя мог получить назначение в Москву, вполне можно было догадаться, что ему хватило интересных приключений на его веку. Но мы понимали, что сейчас не время и не место пытать его об этом.