Марина Елькина - Тайна старинного парка

— Редкостное самомнение! — покачал головой Леонид Матвеевич. — Впрочем, с возрастом это, конечно, пройдет.

— Сейчас проверим, — Львенок поставил пленку с номером семь.

— …Привет, потомки! — весело возвестил молодой голос. — С вами говорит семнадцатилетний Роман Поляков, будущий гений вселенной…

— Ну, вот! — засмеялся Львенок. — А вы говорили — пройдет!

— …Сегодня меня зачислили в институт. И не могли не зачислить! Потому что я — будущий великий физик! Второй Эйнштейн! Нет, первый Поляков! Сеня Тумаркин тоже поступил. Вместе со мной. Общий балл у него был даже выше, чем у меня, но это случается со всеми гениями. Говорят, у Менделеева была двойка по химии. Точно не знаю, но охотно верю…

— Давайте послушаем последнюю ленту, десятую, — предложила Ира. — Может, там какая-нибудь ценная информация.

— …Работа в научном институте дает мало простору, — пожаловался мужской голос на десятой пленке. — Мне нужен свой исследовательский институт или хотя бы своя лаборатория, как у Тумаркина. Не понимаю, почему тема его научной работы вызвала больший интерес, чем моя. Профессор заявил, что его разработка оригинальнее и перспективнее. Я с ним не согласен в корне. А с Тумаркиным у нас теперь разные дороги. Он мог бы не выставляться на конкурс, уступить мне. Друг детства должен обладать некоторой чуткостью. Тем более он знает, что я гениален, а он — просто талантлив. Время уходит, а путь к всемирной славе еще не начат…

— Я узнал этот голос! — воскликнул Костя. — Это сосед! Помните, мы подслушивали его разговор! Это его голос! Точно!

— Погоди! — перебила его Ира. — Значит, тогда он не робота обучал, он записывал свой дневник!

— Ты хочешь сказать, что он до сих пор ведет вот такой дневник? — изумилась Зина.

— Ну конечно! Он записывал себя на кассету, а потом прослушивал пленку. Вот почему повторялись одни и те же фразы! Мы могли бы об этом догадаться раньше, а то роботов навыдумывали!

Десятую пленку прослушали до конца, но на ней больше не было ничего примечательного. Поляков рассказывал о своих опытах и даже долго зачитывал громоздкое решение уравнения, доказывая, что это новый шаг в науке.

Львенок выключил магнитофон, и в тесной комнатке повисло молчание. Потом Леонид Матвеевич вздохнул и предложил:

— Нужно разложить по полочкам все, что мы знаем. Давайте пойдем сначала. Кто этот человек, нам с помощью пленок выяснить удалось: Роман Поляков, физик. Это уже много.

— Много? — удивился Львенок. — Если бы это были секретные донесения! Тогда было бы много, а так… Ну и что с того, что нам известны его имя и профессия?

— Погоди-погоди, идем по порядку. Кроме имени и профессии, эти ленты дали нам возможность отмести догадку о роботах. Разве не так?

— Но тогда что же в другом контейнере? — спросила Зина.

— Продолжение дневника, — махнул рукой Львенок, потеряв всякий интерес к металлическому чемоданчику. — Теперь уже на обыкновенных аудиокассетах.

— Продолжение дневника? — переспросил Костя. — Но ведь начало дневника не было запаяно в свинец?

— А продолжение он запаял! — безапелляционно заявил Львенок.

— Зачем?

— Чтобы с дневниками ничего не случилось, чтобы они были в целости и сохранности следующие сто лет. Или двести.

— В любом случае, — продолжил Леонид Матвеевич, — теперь мы можем понять, из-за чего он так настойчиво вас преследует. Согласитесь, никто не хочет, чтобы его личный дневник попал в чужие руки.

— А по-моему, именно этого Поляков и хотел, — задумчиво произнес Костя. — Он же обращается к потомкам. Значит, рассчитывает, что потомки прослушают дневник гениального человека.

— Если так, то зачем он этих потомков, то есть нас, преследует? — улыбнулась Ира.

— Наверное, не хочет считать нас потомками, — сказала Зина. — Мы ему не понравились. Особенно Львенок, который взял да и утащил у человека дневники.

— Опять я виноват!

— А ты всегда виноват, потому что сначала делаешь, а потом думаешь.

— Зато ты только и делаешь, что думаешь, — огрызнулся Львенок. — Издумалась вся!

— Я не беру чужие дневники. Это плохой тон.

— Да я же не знал, что это дневник! Сто лет мне нужен чей-то дневник!

— А знаете, может, он испугался, что мы повредим дневник, — предположил Костя. — Катушечные магнитофоны сейчас редки, запаянный чемоданчик открыть невозможно. Он подумал, что мы просто выбросим эти вещи за ненужностью, а здесь вся его жизнь.

— Костя прав, — поддержала Ира. — Тогда можно объяснить, почему он нас преследует. Только и другие его поступки требуют объяснения.

— Самое непонятное — это его действия в Петергофе, — напомнил Леонид Матвеевич. — Что он здесь искал?

— Клад, — уверенно сказала Зина.

— Клад? Что-то мелковато для гениального человека.

— Да какой он гениальный? — с презрением откликнулся Львенок. — Возомнил о себе черт знает что!

— Ну, откуда ты знаешь? — возразил Костя. — Ты же не понимаешь в физике. Может, то уравнение, которое мы слушали, в самом деле было гениальным?

— Я ничего не понимаю в физике, — согласился Львенок. — Но профессор, о котором он рассказывал, тоже выбрал не его уравнение, а работу Сени Тумаркина.

— Это еще ничего не значит.

— Как это не значит?

— Профессор мог ошибаться. Или работа Тумаркина для того времени была важнее. Ты плохо относишься к Полякову и заведомо не признаешь его работы.

Львенок замолчал. Он действительно плохо относился к соседу. Он действительно не хотел признавать его гением. Вот преступником — пожалуйста, а гением — ни за что!

Зина смущенно посмотрела на Леонида Матвеевича и спросила у него:

— А разве это так плохо — чувствовать свою исключительность?

Костя тоже с нетерпением ожидал ответа. Неужели если чувствуешь себя исключительным, значит, просто потихоньку развиваешь в себе манию величия?

— Чувство исключительности — это очень хорошо, — уверенно ответил Леонид Матвеевич. — Если бы некоторые люди не чувствовали себя исключительными, уверяю вас, мир не узнал бы открытий Галилея и Ломоносова, не прочитал бы романы Александра Дюма и Жюля Верна. Они чувствовали свою исключительность, знали, что не просто так пришли в этот мир.

— Значит, и этот Поляков — почти что Ломоносов? — насмешливо поинтересовался Львенок. — Или как он там себя назвал — второй Эйнштейн?

— Не совсем. Ошибка Полякова не в том, что он с детства чувствовал свою исключительность, а в том, что он никогда в этом не сомневался. У любого талантливого, а тем более гениального человека есть сомнения. Без них никак нельзя. Без них получается Поляков. Есть, правда, другая крайность — некоторые губят свой талант страшными сомнениями. У них сомнения перевешивают чувство исключительности. А это как самые точные весы — если не будет равновесия, не будет настоящих открытий, не будет талантливых произведений. И еще, вы заметили, он не говорит о том, что хочет просто повести науку вперед? Он говорит о том, что хочет прославиться. В принципе, ведь не наука нужна ему, а слава. С таким подходом великий ученый тоже не получится. Великий ученый стремится к одному — работать, выкладывать все, на что он способен.