Анжелина Мелкумова - Тайна графа Эдельмута

Ни сострадательной принцессе, ни веселым фрейлинам не удавалось ее растормошить. Глубоко погруженная в себя, она будто не понимала, где находится и что происходит вокруг. Она почти не ела, не отвечала на вопросы и ни разу не заплакала.

Принцесса сильно беспокоилась о ней. Марион проливала горькие слезы, Пауль бестолково ходил вокруг да около — Эвелина не замечала никого.

И лишь когда ей наконец разрешили войти в комнату выздоравливающего Бартоломеуса — вот тогда-то, после двух недель молчания, она заговорила в первый раз.

Со стуком закрылась дверь.

Оказавшись у постели больного, она долго стояла, во все глаза глядя на худого человека, бледного до желтизны.

— Эвелина, — молвил Бартоломеус, дотрагиваясь до ее черных кудрей.

— Бартоломеус, я люблю тебя!.. — Брови девочки изогнулись, по щеке скатилась слеза.

Он притянул ее к себе здоровой рукой. И долго не отпускал, закрыв глаза и проводя пальцами по ее черным шелковистым волосам…

Прошло очень много времени, прежде чем она снова подняла голову.

— Он… он очень страдал? — спросила она. Конечно же, об отце.

Несколько мгновений Бартоломеус внимательно смотрел на свою госпожу.

— Он очень любил ваше сиятельство.

По лицу Эвелины скользнула слабая улыбка.

— Не зови меня больше «сиятельством», — попросила она, сильнее прижимаясь к его плечу. — Никогда.

Он накрутил на палец один из ее локонов. Отпустил. И улыбнулся.

Они сидели в гостевой зале. Жарко трещал огонь в камине: в замке было прохладно до того, что приходилось ходить в куртках и теплых безрукавках. На твердом диванчике, устланном цветастым ковром, сидели принцесса Розалия с Эвелиной и Марион. Держа в руках по большой раме с натянутым на нее полотном, все трое вышивали. «Блюмхен-фюр-блюмхен» — очень сложный узор, требовавший чрезвычайного внимания и полнейшей сосредоточенности.

Само собой, важная работа не исключала сопутствующей болтовни. Не закрывая рта и почти не глядя на то, что выделывают руки, принцесса болтала без умолку. О том, о сем, о пятом, о десятом. В основном лишь — чтобы отвлечь Эвелину от грустных мыслей об отце. Девочка чрезвычайно впечатлительна, считала Розалия, — из тех, кто впадает в печаль по малейшему поводу и грустит в три раза дольше положенного.

«И из тех, — подумала она, бросив взгляд на девочку, — которым обязательно нужен любящий отец».

Сидевший рядом на полу Пауль тренькал на лютне. Мальчишка, смотрите-ка, был не лишен таланта. Расположившись на маленьком стульчике напротив, делая вид, что слушает музыку, внимал болтовне принцессы Бартоломеус. Он уже настолько поправился, что мог ходить, только берег руку.

— Одного не пойму, — сказала Марион, возясь с узелком. — Каким таким манером ее сиятельство унаследует графство, если она «умерла»?

— Тссс! — громко зашипел Пауль, вращая глазами. Это была тема, которая втайне беспокоила всех. Но так вот просто взять и ляпнуть за вышивкой…

— Что? — не поняла девочка. — …А кроме того, ее сиятельство ведь «похоронили» на глазах у всего народа!

— М-да, это серьезное препятствие, — подтвердила принцесса, вытягивая нитку из голубого цветочка. — Боюсь, люди подумают, что старая Розалия выжила из ума, предлагая в наследницы девчонку, которую каждый альтбуржец видел лежавшей в гробу.

— Но, позвольте, — возразил Бартоломеус. — Мы просто вытащим куклу из склепа и покажем всем, кто на самом деле был «похоронен»!

— Вы полагаете, друг мой, — перевела принцесса взгляд с голубого цветочка на голубые глаза Бартоломеуса, — вы полагаете, это самый лучший выход?

— Но ведь никакого другого просто нет!

Вот тут-то… Вот тут-то, воткнув иглу в середину цветочка, Розалия и произнесла:

— Позвольте, как нет?

Это «позвольте, как нет» прочно вошло потом в жаргон двенадцати фрейлин (подслушивавших через замочную скважину, но, конечно, не выдавших ни единой душе тайного разговора). «Позвольте, как нет?» — неизменно отвечали они на вопрос, существует ли предел их болтовне. «Позвольте, как нет?» — удивлялись они на вопрос, нет ли у их госпожи желания пережить еще одного мужа. «Позвольте, как нет?» — вопрошали они лицо, интересующееся, имели ли они когда-либо мнение, отличное от принцессиного…

Однако вернемся к Розалии.

— Позвольте, как нет? — спросила она. И, сдвинув брови, воззрилась на Бартоломеуса. — Вам, голубчик, не хватает воображения.

Это была неправда. Бартоломеусу хватало воображения. Просто кроме воображения ему хватало еще и благоразумия.

Чего нельзя было сказать о принцессе. С хитрой улыбкой старушка отложила вышивку.

— Я много думала об этом. И вот прошлой ночью мне в голову пришла одна забавная мыслишка.

С лукавой улыбкой поманив к себе присутствующих, она принялась шептать.

И шептала долго-долго.

И тихо-тихо.

Так что замочная скважина, как ни напрягала двенадцать пар ушей, расслышать не смогла…

Закончив шептать, принцесса выпрямилась и обвела всех сияющим взглядом.

— Ну, так как вам?

— Безумие! — задохнулся Бартоломеус.

— Чудесно! — захлопали в ладоши дети.

— О, нет, я на это никогда не соглашусь, — попятился Бартоломеус вместе со стулом.

— Даже и не думайте, Бартоломеус, — строго молвила принцесса. — Вы достойны этого, я твердо знаю. Кроме того, от вас никто не требует соглашаться или не соглашаться. Вы просто выполните мой приказ.

— Но, ваше высочество!.. — схватился за голову несчастный.

— В конце концов подумайте о девочке: ведь она еще совсем мала, чтобы править графством, и поэтому король обязательно назначит ей опекуна. А тот… Кто знает, что за человек он окажется и как отнесется к ребенку?

— О, пожалуйста, Бартоломеус, согласись, я так этого хочу! — бросилась Эвелина к нему на шею.

— Правда?.. — оторопел он.

— Очень-очень-очень!

Принцесса тихо засмеялась, радуясь сиянию, вновь появившемуся на лице девочки.

— Нет, это будет прелесть как забавно!

А дверь, с досады, что ничего не поняла, обиженно затряслась.

Холодный ноябрьский ветер теребит голые ветви деревьев. Раскинули мохнатые лапы стройные пихты и ели. В лесу тишина. Лишь крикнет иной раз сыч. Да пробежит по шершавому стволу, перебирая лапками, рыжая белочка. Да зашуршит старая листва под копытом оленя. Или коня. Бредущего между соснами и елями по тропинке — тропинке, проложенной пилигримами.

Тррап, тррап, тррап, тррап… — хрустит валежник под ногами коня. Трещат ветви, цепляясь за широкополую шляпу пилигрима.

Между стройными соснами и мохнатыми елями забелели стены скромной обители Святых Голубиц.

…Журчал ручеек меж голого кустарника. Ах, ледяная вода! Приятно с утра окунуть руки в прозрачный родник и плеснуть себе в лицо. Что святая Матильда и сделала.