Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной

— А откуда он взялся-то? — спросила заинтересовавшаяся прабабка. Смешного она пока не слышала. Но держалась наготове.

— Ну, старатели его из-под убитой медведицы вынули. И забрали к себе на прииски, чтоб не погиб. Ну, слушай дальше: «Он был еще так мал, что почти человеческие ступни его были нежны, как у ребенка. Кроме стальных голубых коготков, наполовину скрытых в пальцах, во всем его толстеньком тельце не было ничего твердого». Ба, ты слушаешь или не слушаешь? Кому я читаю-то?

— Слушаю, слушаю. А чего ж я еще-то делаю? Голубые коготки… Ума рехнуться.

— «…Когда рука погружалась в его шерстку, вы испытывали какое-то сладостное чувство. На него прямо нельзя было наглядеться, гладить его было очень приятно, а возиться с ним можно было без конца».

Прабабушка не смеялась, но на лице ее читалось полное расслабление и удовольствие. А физиономия правнука, наоборот, была серьезной и напряженной.

Дело в том, что книжек, подряд смешных от первых строк до последних, не так-то много, а может, и вообще нет. Поэтому в каждой ему приходилось выискивать смешные страницы, а то, что между ними, — коротко и толково пересказывать. А это — каждый знает — совсем не просто. Игнаша сначала читал книжку, делал закладки в нужных местах, потом просматривал еще раз. Если любишь свою бабушку — это еще не самое тяжелое дело.

— И вот человек этот навозился и наигрался с Малышом — это такое имя у медвежонка, — а на другой день ему уезжать. Хозяин медвежонка — его приятель, Дик Сильвестр. Он ужасно любил своего Малыша! Даже спрашивал — не в шутку, имей, ба, в виду, а серьезно: «Говорят, он похож на меня. Не находишь?»

В общем, этот медвежонок так въелся в душу обоим, что тот, который с ним играл, — понятно, ба? — он накануне отъезда берет со своего приятеля клятву. Поклянись, говорит, если тебе когда-нибудь придется расстаться с Малышом, медвежонок перейдет ко мне. Ну тот, конечно, клянется. Только говорит так: «О смерти мне думать еще рано, а кроме смерти не знаю, что может нас разлучить».

— Ишь, как прикипел к косолапому, — откомментировала прабаба.

— И вот через два месяца приходит в Сан-Франциско письмо от этого Дика. Пишет: «Фрэнк! Ты помнишь наш уговор насчет Малыша? Ну так считай, что я на ближайшие полгода умер или отправился туда, куда медвежатам хода нет, — на Восток».

— А чего это такое за Восток, куда с медвежатами-то нельзя? — вдруг заинтересовалась старушка.

— Восток Америки, ба, — это на берегу Атлантики. Его еще называют Новая Англия. Туда в основном англичане переселялись — ну, такие рес-пек-та-бельные люди. А Запад — на другой стороне Америки, это уже побережье Тихого океана. Туда попали и испанцы, и мексиканцы, и вообще самые отчаянные — ну, золотоискатели, сама понимаешь, — степенно объяснял Игнат.

Мальчик он, надо сказать, был весьма эрудированный. То есть знал не только школьную программу, а и кое-что еще. Любил, например, лазить не только в Интернет, но и в разные бумажные словари и энциклопедии, то есть более все-таки достоверные.

— Вообще у них там все наоборот. В XIX веке их Запад был вроде как у нас сегодня Восток: Сибирь, Дальний Восток — в общем, Азия. А их Восток — это как у нас, то есть в Европе, Запад.

Знаешь, ба, вот говорят, что чем дальше от Смоленска и Беларуси на Запад — тем чище улицы и люди воспитанней. А по-моему — человек все-таки сам за себя отвечает. И если кому нравится быть нахалом — нечего на меридиан сваливать.

Игнат помолчал и из соображений честности добавил:

— Вообще-то не знаю точно. Я нигде еще, кроме Новосибирска, не был.

— Я в Смоленске девчонкой была, — объявила прабаба. — Мы в войну из Смоленска от немца бежали.

Игнат посмотрел на нее с неодобрением. «Вот уж действительно — не в коня корм. Или, как сама же любит говорить, кто про что, а вшивый все про баню. Я ей про Америку, а она все про войну».

Бабка и правда едва ли не каждый разговор довольно ловко сворачивала на Великую Отечественную войну.

Но тут вдруг повторила свой вопрос:

— Дак с медвежатами-то на ихий Восток не пускают, что ли?

Оказывается, ничуть не потеряла нить повествования! Игнат оживился. Нет, прабаба у него еще ой-е-ей!

— Да, — сказал он, вновь увлекаясь, твердо, будто годами не вылезал из Новой Англии. — Бостон — это тебе, ба, не Калифорния. Там на улице показаться с медвежонком на цепочке совершенно не с руки. Даже, наверно, сейчас. А уж в XIX веке-то — точно! Разве что с болонкой или с пудельком каким.

Прабаба примолкла, удовлетворенная.

— Вот почему Дик Сильвестр и спрашивал Фрэнка — а это, ба, напоминаю тебе, имя самого автора, писателя Брет Гарта — Фрэнсис… Так вот, Дик спрашивал его, сможет ли он…

Тут Игнат заглянул в книгу.

— «…Стать хранителем, добрым гением и опекуном такого молодого и неискушенного создания?» И еще этот Дик написал — так, знаешь, между прочим: «Он выучился новым штукам. Ребята показали ему приемы бокса. Левой он бьет недурно».

Бабка хмыкнула. Что-то она явно поняла. И даже, похоже, предвкушала.

— Фрэнк не раздумывал долго — тут же телеграфировал Дику, что согласен, мол. И через несколько часов получает ответ…

Игнат уткнулся в книгу, стал читать почти подряд, пересыпая чтение краткими пояснениями:

— Ну вот — приходит телеграмма: «По рукам. Малыш едет вечерним пароходом. Замени ему отца». Фрэнк подумал: «Значит, он будет здесь в час ночи». Ну, он, конечно, понес телеграмму своей хозяйке — ведь это в ее доме вот-вот появится медвежонок. Да неизвестно еще, между прочим, насколько он подрос за два месяца! Ну, слушай дальше: «Миссис Браун прочла телеграмму с очень серьезным видом, подняла свои хорошенькие бровки… затем холодным, отчужденным тоном спросила, надо ли понимать так, что и мать тоже едет». Понимаешь, ба, — раз посылают какого-то Малыша и просят заменить ему отца — значит, где-то рядышком и мать.

— А хозяйке-то, может, жилец самой приглянулся, — подала вдруг голос бабка. И, как с ней часто бывало, — неожиданно в тему. — А тут мать этого Малыша едет. Молодая небось.

— Ба, ну ты прям на ходу подметки режешь!

Эту поговорку, как и многие другие, Игнат как раз от бабки-то и перенял. Он продолжал читать:

— «Да нет же, — воскликнул я с чувством глубокого облегчения. — Матери ведь нет в живых. Сильвестр — мой приятель, который прислал эту телеграмму, застрелил ее, когда Малышу было только три дня. — Тут миссис Браун изменилась в лице». Представляешь, ба, да?

Прабаба уже смеялась, утирая глаза белоснежным платочком.

— Ох, матушки… Застрелил мать, когда малышу было три дня… Каково этой миссис было такое слушать?..

— Ну, пришлось Фрэнку все объяснять по порядку. Хозяйка успокоилась, даже согласилась ждать приезда Малыша до глубокой ночи. «Пробило два, три часа. Было уже около четырех, когда раздался страшный стук копыт…» Отворили дверь, там стоял незнакомый человек… Вот слушай, ба!