Нил Макмагон - Игрушки

— Появятся через минуту, чтобы обнять своего любимого сыночка. Остынь, Хэйз. Не надо лезть на лестницу и показывать мне свое боевое искусство.

Ее небрежный, почти снисходительный тон — словно она успокаивала расшалившегося ребенка — окончательно вывел меня из себя.

— Не указывай, что мне делать. Ты убийца, преступник и грязный скунс.

— Ну да — по твоим стандартам. А по большинству других — преступник как раз ты. Сколько человек ты убил за свою жизнь, Хэйз Бейкер? — спросила она резко. — Наверное, уже сбился со счета? Ну и кто ты после этого?

В этот момент в доме распахнулась дверь, и я увидел свою мать. Она просияла улыбкой и кинулась меня обнимать.

— Хэйз, милый, ты здесь! Как я рада, что ты приехал.

Со времени нашей последней встречи мама заметно похудела и постарела, но ее взгляд светился по-прежнему. Она выглядела бодрой и энергичной.

— Вижу, вы уже пообщались с Люси, — заметила она, махнув рукой на дом.

Однако глаза ее смотрели только на меня — любимого сына. Еще бы, ведь я был у нее единственным ребенком.

— Ну и вид у тебя, — покачала она головой, оглядев меня сверху донизу, и снова заключила в крепкие объятия.

Боже, какое знакомое чувство — звук ее голоса, теплый запах кожи… Да, теперь я точно дома.

Она отступила на шаг назад и снова осмотрела с ног до головы.

— Но объясни, ради Бога, куда делись твои чудесные волосы?

Я погладил ладонью голый череп.

— Теперь такая мода в городе, — ответил я, а потом спросил: — Кто эта женщина и почему она здесь?

Мать взглянула мне в глаза и негромко ответила:

— Потому что она твоя сестра.

Я резко оглянулся на нахальную преступницу — и, возможно, убийцу — и опять перевел взгляд на маму. Вроде бы она говорила искренне, без страха или принуждения. Не то я сразу бы почувствовал подвох.

— Что значит «сестра»? — задал я довольно глупый вопрос.

— Мы не рассказывали тебе о Люси, потому что это было слишком рискованно, — подал голос появившийся из дома отец. — Боялись, что тогда ты не сможешь так хорошо выполнить свою главную задачу. Стать одним из них… из чертовых элитов.

Да что тут происходит, черт возьми?

О чем он говорит? Что со мной сделали родители? Они использовали меня как пешку в своей игре? Превратили в тайного предателя? Внедрили как «спящего» агента?

— Пойдем со мной, прошу тебя, Хэйз, — попросил отец. — Я должен тебе кое-что показать.

Я послушно последовал за ним в сарайчик, служивший ему мастерской. Здесь все было мне хорошо знакомо, особенно крепкий запах красок и машинной смазки.

— Надо же, ничего не изменилось, — пробормотал я. — Как будто никуда и не уезжал.

— Это именно то, что можно ожидать от безвредного и неуклюжего чудака, верно? — отозвался отец, кивнув на царившую в затхлом сарайчике неразбериху.

На нескольких столах были беспорядочно рассыпаны детали каких-то электронных устройств. Они выглядели как старый и бесполезный хлам.

— Можно и так сказать, — согласился я.

Как и большинство детей, в детстве меня мало интересовало, чем занимались мои родители.

Изучая в университете человеческую цивилизацию, я много читал о движении так называемых хиппи. Ричард Бротиган, Том Вулф, Кен Кизи, фильм о Вудстоке. Мне не раз приходило в голову, что мои родители, жившие «вне системы», где-то на обочине общества, здорово смахивали на длинноволосых бунтарей, появившихся незадолго до того, как человечество прямым путем устремилось к саморазрушению.

Мои старики даже одевались, как хиппи. Мама носила длинную косу, мешковатые джинсы или платье по самые щиколотки. Отец ходил в потертой кожаной шляпе и выцветшем комбинезоне, с длиннющей бородой в «колониальном» стиле. У них была куча всяких книг, журналов и прочей печатной продукции о той эпохе, что была до Дня 7–4. Я и сам их иногда почитывал.

Взяв в руки электронную плату, я внимательно рассмотрел матричный кристалл. Кажется, это была последняя модель компьютерного процессора.

— Ты всегда смахивал на чокнутого профессора, — заметил я.

— Что ж, в каком-то смысле так оно и есть. Хотя… все-таки это была скорее поза, — улыбнулся он. — Так сказать, шарада. Или, если хочешь, откровенное вранье.

Он открыл дверцу шкафа, заваленного всяким мусором. Его задняя стенка повернулась вокруг своей оси и открыла бетонную лестницу, уходившую глубоко под землю. Ступеньки были старыми и истертыми, но я никогда не видел их раньше. Как, впрочем, и свою сестру.

Я покосился на отца.

— Еще одна вещь, о которой вы боялись мне говорить?

— Не уверен, что это и теперь безопасно, — спокойно возразил он. — Пойдем. Пора тебе кое-что узнать.

— Это противорадиационное убежище, — вставила появившаяся за спиной мать. — В прошлом люди строили такие, чтобы прятаться во время ядерной войны. Одна из причин, почему мы поселились здесь. Удобное место для нашей лаборатории.

— Лаборатории? У вас есть лаборатория? Но зачем вам…

Мать остановила меня, прижав палец к моим губам.

— Сначала взгляни, — посоветовала она. — Потом поговорим.

Просторное подземелье, в которое мы спустились, представляло собой полную противоположность царившему наверху хаосу. Здесь все было идеально чисто и аккуратно, в безупречном порядке и по последнему слову техники.

Я увидел сверкавшие металлом рабочие столы, великолепные наборы инструментов и длинный ряд инкубационных камер. В наполненных жидкостью сосудах пульсировала живая ткань. За открытой дверью находилась полностью оборудованная операционная.

И все это устроили мои родители? Два милых старика домоседа? Два безобидных хиппи?

Мать отвела меня в соседнюю комнату, где стояли несколько удобных кресел, кушетка и старое видеоустройство под названием «телевизор»: я видел такие на картинках, но не подозревал, что они еще существуют.

— Мы хранили их для тебя, Хэйз, надеясь, что ты когда-нибудь все это увидишь, — объяснила мама. — Посмотри эти диски. На них то, что раньше называли «домашними фильмами». И почти везде ты — главный герой.

Я вставил диск, и на экране появилось зернистое изображение, снятое такой же допотопной камерой, как и сам телевизор.

Симпатичный малыш лет четырех вприпрыжку семенил рядом с матерью, ухватив ее за руку. Они шагали по пляжной гальке к озеру, а за их спинами виднелся дом.

Я сразу узнал женщину — совсем молодую, с короткой стрижкой, ослепительно красивую. Это была одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо встречал. Она вполне могла стать кинозвездой.

Мальчуган кое-как поспевал за ней, заливаясь счастливым детским смехом, на какой способны только люди. В таком возрасте дети элитов — предварительно выдержанные в течение двух лет в инкубационных камерах — двигаются и говорят, как десятилетние. К тому же у элитов не бывает пупков, а у этого был, и внушительных размеров.