Роман Грачев - Томка, дочь детектива

– Не унесешь, на балконе холодно! Ты тоже добрый!

Я смеюсь, потому что ничем не могу возразить. Она права, я как дельфин – с зубами, но добрый.

Лишь ближе к полуночи Томка засыпает. Я лежу под светильником, читаю новый детектив Питера Джеймса. По сюжету, одного молодого пьяного идиота за день до свадьбы друзья решили разыграть: положили в гроб и закопали в лесу, а потом все до единого погибли в автокатастрофе; чувак остался в гробу с телефоном, но дозвониться ни до кого не может, и никто не знает, где он находится. Реальная жесть.

Вскоре у меня слипаются глаза. Я почти проваливаюсь в сон, как вдруг босая пятка, торчащая из штанины пижамки, утыкается мне в щеку.

– Тамара, блин!

Она чмокает губами, переворачивается в кровати валетом и припечатывает напоследок:

– Никуда не пойду… я сказала.

Так и живем.

Томке едва исполнилось шесть. Спросите меня, когда она успела повзрослеть и стать такой важной колбасой, и я вам ничего не отвечу. Кажется, будто еще на прошлой неделе я убаюкивал на груди маленький сопящий комок, а вот она уже попастая девица с длиннющими светлыми волосами, красит губы бесцветной помадой и отвечает на мои одергивания вульгарным «Всё, я заткнулась».

Видимо, я просто замотался. Когда ушла Марина, я работал столько, сколько было нужно для безбедной и комфортной жизни нас двоих – меня и моей дочери. При Маринке я, бывало, пропадал в офисе днем и ночью. Да, я набрал толковых помощников, способных честно работать без надсмотрщика, но у них имеются свои семьи и собственное представление о мировой гармонии. Пару раз они бросятся на амбразуру ради начальника, но на третий сошлются на трудовой кодекс. И будут правы. Каким бы фанатом своего дела ни был я, это только мое дело, а кодекс приходится чтить. Считайте меня социально ответственным леваком.

Но, повторюсь, это было до ухода Марины. Когда год назад моя жена и мать Томки заявила, что жить так дальше не желает, мне пришлось существенно скорректировать свой распорядок. Теперь нужно было не просто много работать, но и успевать заниматься дочерью. Хочется верить, что я справляюсь.

Впрочем, я сейчас не о работе. Грусть вызывает другое обстоятельство: шести лет как не бывало! Конечно, с Томкой жизнь не всегда была безмятежной, как и с любым другим маленьким ребенком. Пусть болела она реже остальных (я, признаться, даже не знаю, где находится наша районная поликлиника, потому что нас обслуживают знакомые врачи), но возрастные кризисы мою девочку преследовали так же, как и всех ее сверстников: «Не хочу, не буду, не опоздаю, не потеряю, не упаду!»… миллион отрицаний на каждое разумное предостережение. Все было – и температура под сорок, и подозрение на сотрясение мозга от неудачной встречи с тумбочкой, и конфликты с педагогами. Было все… и ничего не было. Короткий вжик – и ей через год уже в школу, а у меня на макушке назревает лысина.

Персонаж Билла Мюррея в «Трудностях перевода» с грустью констатировал: когда рождаются дети, ты понимаешь, что твоя собственная жизнь больше не имеет смысла.

Ужель он прав?

Ладно, долой самобичевания и самокопания.

Спать…

Утром солнце заливало кухню ярким майским напалмом. Голова гудела с недосыпа. Томка всю ночь мутузила меня ногами, а один раз даже заехала локтем в висок. В таких случаях я бываю весьма агрессивен, вырываюсь из плена беспокойного сна с явным желанием разорвать на куски обидчика… и едва удерживаюсь, чтобы не сбросить родную дочь на пол. Утром, конечно, все проходит, но ночью я опасен. Потому и не люблю, когда она спит со мной.

Я приготовил завтрак. Папе – яичница, дочери – вишневый йогурт и печенье с молоком. Тамара категорически не желает завтракать в садике, хотя иногда там подают неплохие блюда. Воспитательница Олеся Лыкова, наша соседка по подъезду, оставляла для нее тарелку с кашей и бутерброд с маслом, но Томка всегда приходила сытая. Мне оставалось лишь разводить руками. К счастью, Олеся не обижалась.

Дочь долго не поднималась с кровати. Я включил в ее комнате бумбокс. Услышав «T.N.T» от «AC/DC», Томка открыла глаза, посмотрела сонными и смеющимися глазами.

– Отнеси.

– Ага! Давай поднимайся, умывайся, переодевайся. Носки, шортики и футболка в гостиной.

Я развернулся, но в спину полетело:

– Отнеси-и-и!

Я был непреклонен.

Спустя несколько минут она выплыла в кухню одетая. Села за стол, принялась за завтрак. Я сел напротив.

Мы кушали и молчали. Томка время от времени бросала заинтересованный взгляд на мою тарелку, где еще оставались ломтики ветчины. Я заподозрил самое худшее.

– Пап…

– Да?

– Я тоже хочу колбаски.

Я вздохнул. Отломил вилкой кусочек ветчины и переложил в ее блюдце. Она съела молниеносно и вновь ожидающе стала глядеть на меня, точь-в-точь как наша кошка Тика, питающаяся отрезками мяса, которые я бросаю ей во время приготовления ужина.

– Это последний, – сказал я, – иначе я сам останусь голодный.

Она проглотила второй кусочек колбаски и честно выполнила условия договора, вернувшись к своему завтраку. Я тем временем налил в чашку свежесваренный кофе. Я бываю очень счастлив теми утрами, когда успеваю заварить настоящий кофе, а не бурду из пакетиков.

Впрочем, радовался я рано. Зазвонил мой мобильный телефон.

– Алло?

Это Олеся. Она была взволнованна и снова извинялась. Она всегда извинялась, когда звонила, и до сих пор, на четвертом году нашего знакомства, продолжала упорно говорить мне «вы» даже без свидетелей.

– Антон, доброе утро, извините, что беспокою.

– Привет. Сдается мне, утро уже не очень доброе. Случилось чего?

– В садике нет воды, всех распускают по домам.

Я беззвучно чертыхнулся. Томка смотрела на меня со сдержанным любопытством.

– То есть я ребенка могу не вести?

– Ага. Извините уж.

– Перестань извиняться, Олесь, ты здесь ни при чем. Они могли бы и предупредить.

– Они предупреждали. На двери подъезда два дня висело объявление, что воды не будет во всем квартале. Вы не видели?

Я снова чертыхнулся, теперь уже вслух. Объявление я видел, но напрочь о нем забыл.

– Что ж делать-то? Бабушка наша занята.

– Я могла бы посидеть с Томкой.

– Нет, спасибо. Возьму ее на работу.

– Ну, смотрите.

– Олесь…

– Да?

Я кивком велел Томке кушать побыстрее.

– Хватит мне «выкать». Ты вынуждаешь меня делать то же самое, а я этого не хочу, потому что мы тысячу лет знакомы и живем в одном подъезде.

Она смутилась еще сильнее. Кажется, даже трубка в моей руке вспотела.

– Просто я вас… тебя… уважаю.

– За что, господи?

– Ну, вообще. Редкие мужчины в наше время способны самостоятельно воспитывать дочь.

Теперь уже смутился я (хотя, признаться, мне было довольно приятно).