Анатолий Рыбаков - Кортик. Бронзовая птица (текст оригинала)

Неожиданно возникла рифма: «шар земной — рабочий молодой», потом другая: «мосты — бойцы»… И в результате почти двухнедельного труда появилось стихотворение, несовершенство которого Миша сознавал, но которое все же ему очень нравилось. И он надеялся со временем подобрать последние две строчки. Вот это стихотворение.

……………………………….

……………………………….

Последние две строчки Миша никак не мог сочинить. Не подбирались рифмы. К слову «земной» можно бы подобрать — в крайнем случае опять повторить «молодой» — но к слову «молот» Миша никак не мог найти рифму. А менять это слово Миша не хотел. Уж очень красиво звучало:

Молот, молот, молот… Какую же рифму к нему подобрать?

Миша мусолил карандаш, напрягал воображение, но ничего подходящего найти не мог… Все слова, которые приходили ему на ум, не годились. Молот, долот, сколот, проколот…

Искал Миша рифму и вечером, на костре.

Костер в этот вечер был не похож на другие костры. Обычный разговор не вязался. Никто не шутил, не рассказывал веселых историй.

Зина Круглова попробовала было пересказать смешной ответ одной крестьянки на уроке ликбеза, но никому ее рассказ не показался ни смешным, ни интересным.

Все сознавали ответственность момента.

Торжественное, романтическое состояние охватило и Мишу.

Его так и подмывало прочитать свое стихотворение. И в то же время было стыдно: вожатый, а сочиняет стишки. Но они так вертелись у него на языке, что он не удержался и сказал:

— Знаете, ребята, сейчас, когда мы с Генкой и Жердяем пойдем на Голыгинскую гать, мне кажется, что мы там узнаем что-то очень серьезное и важное. И это поможет нам не только оправдать Николая, но и открыть какую-то тайну. И мне сейчас припомнилась история с кортиком: Полевой, Никитский и все другие. И как-то само собой у меня сочинились стихи. Если хотите, я их вам прочту.

Все изъявили желание послушать. Миша встал и, немного волнуясь и боясь, что он забудет какую-нибудь строчку, прочитал стихи.

Ребята молча слушали. Молчание царило еще некоторое время после того, как Миша кончил читать. Потом Генка спросил:

— А где же конец?

— Конца я еще не сочинил, — ответил Миша.

Ему вдруг стало очень стыдно. Стихи казались ему плохими, скверными, нехудожественными. Он увидел, что в них нет правильного размера. И рифма подгуливает. И вообще все пышно, выспренне, не доходит до сердца. Зря он их читал! Кой черт его дернул? Зачем? Ведь он не собирается быть поэтом. Вот и ребята молчат. Понимают, что стихи плохие, но не говорят, не хотят его обидеть. Зачем он это затеял! Миша опустил руку в карман, незаметно измял и разорвал листок со стихами на мелкие кусочки.

— Что ж, — сказал Славка, — стихи неплохие. Только конца нет и размер не всюду правильный. Потом, нет рифмы между первой и третьей строчками.

— Это не обязательно,— заметила Зина.

— Но желательно. И потом, в разных строчках разное количество слогов…

— Зато по идее хорошо,— сказал Генка. — Я как услышал эти стихи, так сразу вспомнил и станцию, и эшелон, и комиссара Полевого. Ты, Славка, потому критикуешь, что не видел этого. А мы с Мишей видели.. Правда Миша?

— Правда, — подтвердил Миша. — Но зачем я сочинил эти стихи, вы не знаете. Я вижу, что вы сидите скучные, и решил вас немного развлечь. Я знаю, что стихи плохие, но мне хотелось вас немного позабавить и оживить наш скучный костер. Вот я взял и на ходу сочинил эти стихи…

— Прямо сейчас вот и сочинил? — усомнился Генка.

— А то когда же? Прямо в уме сочинил и прочитал.— Миша встал. — Все! А теперь спать, по палаткам. И имейте в виду: ничего с нами не случится. Мы скоро вернемся. Так что никакой паники. А вот уж если мы к утру не придем, тогда ищите нас в лесу. У Голыгинской гати.

Лагерь затих. Миша, Генка и Жердяй тихонько вылезли из палаток и быстро пошли в сторону леса.

Полная луна освещала спящий лагерь. Было так светло, что Миша отчетливо видел верхушки деревьев. И синее небо над ними. И звезды.

— Как к лесу пойдем: берегом или лугами? — шепотом спросил Жердяй, дрожа не то от холода, не то от страха.

— Берегом, мимо лодочника, — тоже шепотом ответил Миша.

Три маленькие фигурки двигались по полевой тропинке, ведущей из лагеря к реке. Впереди Жердяй, за ним Миша и последним Генка. Жердяй шел легко, неслышно. Миша решительно шагал за ним. Генка же, успевший в палатке заснуть, теперь плелся позади, зевая и чувствуя себя очень несчастным оттого, что не выспался. Конечно, он был храбрый мальчик, но любил поспать.

Не доходя до реки, Миша велел ребятам подождать, а сам ползком подобрался к лодочной станции. Луна заливала ее своим светом. Лодки на воде казались черными спящими рыбами. Но никого на станции не было. Тихо. Ни голоса, ни плеска. Так же ползком Миша вернулся к друзьям, и они отправились в путь.

До леса было верст пять. Дорога сначала вилась вдоль берега, потом углубилась в поля. В свете луны все казалось причудливым и таинственным. Что-то шелестело в пшенице. Таинственные зверьки перебегали дорогу.

Два быстрых зеленых глаза показались впереди и исчезли.

— Заяц, — прошептал Генка, стряхивая с себя сонливость.

— Кошка, — сказал Жердяй.

Лес возник перед мальчиками черной, мрачной громадой.

— Как пойдем? — спросил Жердяй дрожащим голосом.

Он еще надеялся, что Миша побоится идти в лес и они вернутся в лагерь.

Но Миша и не думал возвращаться.

— Веди нас к болоту.

Вслед за Жердяем мальчики обогнули опушку и углубились в лес.

Сразу стало темно. Пересекавшие тропинку бугристые корневища деревьев казались клубками черных уснувших змей.

Лес жил ночной, потаенной жизнью. Невидимые, проносились меж деревьев птицы. Это козодой или летучая мышь. Часто раздавался сухой, отрывистый хруст ветки, как будто кто-то подкрадывался. Но Жердяй шел вперед, и мальчики двигались за ним. Если Жердяй не останавливается, значит, никакой опасности нет.