Николай Сладков - Земля солнечного огня

Сейчас весной весь песок мокрый, но совсем не приятный — холодный. И получается для геккона безвыходное положение: вылезешь на солнце — засохнешь, не вылезешь — закоченеешь.

Безвыходное, так безвыходное! И вот роет геккон себе особую норку — без выхода. У самой поверхности песка устраивает удобную лежанку. Сверху сквозь тонкий песчаный потолок солнце не жжет, а приятно греет; и снизу из норы не холодком тянет, а приятной сыростью. Прямо как в бане на третьей полке: и жарко, и парком поддает!

Чутьистая сетчатая ящурка нос не по ветру держит, а по песку. Ползает не спеша и все время тычется в песок носом. Два-три шажка — и уткнется, еще пять-шесть шажков — и опять носом в землю. И вдруг начинает копать. По самые плечи зароется и вытащит из песка гусеницу. Встряхнет ее хорошенько, проглотит, оближется и опять ползет и вынюхивает. Прямо как собака охотничья!

И ни разу не видел, чтобы напрасно копала. Вот нос, так нос — сквозь землю чует!

Жужелица-скарит гналась за чернотелкой. Неуклюжая чернотелка ковыляла во всю прыть. А жужелица, как привязанная, ни на шаг не отставая, бежала за ней, выставив хищную челюсть, словно крабью зазубренную клешню. Чуя смерть за спиной, чернотелка в страхе скрипела: «Джии, джии!» Страшно и жутко было слышать крики жука.

Жужелица-скарит никого не боится. Тронь ее пальцем — щипнет, посади в банку с другими жуками — оставит от них ножки да рожки. Брось на песок — она не удирать кинется, а бросится прямо тебе в ноги! И будет гнаться, куда бы ты от нее ни попятился.

Но это уже не от свирепости, это от страха. Больше всего на свете жужелица боится света и солнца. Жужелица ищет тень. Ночной хищник спешит спрятаться в темноту. А самая ближняя тень для нее — твоя. И гоняется она не за тобой, а за твоей тенью.

Кобра не укусит исподтишка. Если идешь и не видишь ее, она сама о себе предупредит: вскинет черную голову над землей — «встанет на хвост», как говорят змееловы. Засверкает круглыми птичьими глазками, развернет чешуйчатый капюшон, зашипит и зафыркает, как сердитая кошка. «Видишь, — я зздессь! Лучшше ужж ухходи!».

За такое своевременное предупреждение ловцы змей называют кобру благородной змеей.

Во всяких лесах бывал: сосновых, еловых, березовых. В лиственных, хвойных, смешанных. Но впервые вхожу в лес пустыни — саксауловый лес.

Деревца похожи на раскидистые кусты. Стволы мутно-серые, гладкие, словно старые кости. Иные кручены-перекручены, будто удавы, умершие в корчах и окаменевшие. Иные как пугало-ведьмы с костлявыми растопыренными руками, седыми космами на ветру.

Все тут непривычно для глаза. Лес не зеленый, а какой-то серо-оливковый. Тень под деревьями зыбкая, полупрозрачная, ненадежная. Вот такая бывает, наверное, под крыльями стрекозы. Да и как же быть тени надежной, если на деревьях нет… листьев! Вместо листьев зеленые веточки, словно тоненькие хвощинки.

Лес без шороха листьев…

Под каждым деревом голое глинистое пятно. Как ломоть сыра, все оно в норках-дырках. В них живут подземные крысы-песчанки.

Между деревьями жиденькая песчаная осочка. Плодики на ней — словно поджаренные воздушные пончики. Их очень любят газели пустыни — джейраны. Когда они схватывают их губами, «пончики» лопаются с треском. И кажется, что джейраны жуют пистоны.

Я вслушиваюсь в звуки странного леса. Шумят саксаулы, как сосны: ветер в них шипит и глухо посвистывает, словно сипит сквозь сжатые зубы. Но и от ветра нету прохлады: под саксаулами еще жарче, чем на барханах.

С треском перелетают поверху саранчуки — большие, как птички. Хватаются с лету цапучими лапками и потом долго качаются, шевеля оливковые ветки. А понизу шныряют пичужки — вертлявые скотоцерки. Они словно мыши шуршат в кустах, помахивая черными торчащими вверх хвостиками.

А вот и знакомый голос — где-то синица поет. Синица-то синица, да не наша знакомая — желтогрудая, а пустынная — серая. Знакомый стукоток — дятел стучит. Дятел-то дятел, да тоже не наш, а белокрылый пустынный! Знаком и топоток — поскакал заяц! Но не русак, не беляк, а пустынный заяц-песчаник.

Змея тут живет — эфа. Жители пустыни называют ее «ходящая боком». Залетает птица пустыни Чир-чире. Забегает ящерица — красные уши. А у нор песчанок греется на солнце огромная ящерица-варан.

Незнакомые деревья, неизвестные птицы, невиданные звери. Неслыханные звуки, непривычные запахи.

Странно шумит на ветру странный лес. Лес, в котором летом не укрыться от солнца. В котором осенью осыпаются… ветки! В котором зимой вырастают… грибы!

А весной он сверху донизу усыпан крохотными желтыми цветочками — словно мелким пшеном.

Лес без прохлады, без тени, без листьев. Лес таинственный и молчаливый.

15 апреля.Чуть не под каждым кустом пролетные щеголихи-варакушки.

На их холодной родине еще снег. Но и на жарком юге они как у себя дома: носик вверх, хвостик торчком. И нарядные — в синих передничках, рыжих галстучках.

Мы бросаем землячкам залетевших в палатку бабочек. Они их ловко хватают и благодарно качают хвостиками.

Саксаулы голые и седые, как клубы серебристого дыма. Цветет ревень, разложив на песке огромные — в лист газеты! — зеленые листья. Зажелтели кустики эфедры. А тамариски стоят багровые с ног и до головы.

16 апреля.По утрам барабанят белокрылые пустынные дятлы, а по вечерам кричат пучеглазые пустынные сычи. Днем из кишлака доносится чириканье испанских воробьев и звонкие свисты индийских скворцов майн.

17 апреля.Пустынные вьюрки свили в серых ветвях серое гнездышко. Скоро вьюрчиха отложит в него серо-седые яички.

Стали высовываться из норок молоденькие песчаночки. Они до того доверчивы, что иногда их можно даже погладить!

Осыпаются цветы с кустиков астрагала. Черные жуки под кустами старательно жуют лиловые лепестки.

Вылетели бабочки-репейницы. Но в песках репейника нет, и вот эти простушки садятся на роскошные эремурусы, астрагалы, кандымы и тамариски.