Анатолий Никитин - Право. 10–11 класс. Профильный уровень

Репрессии 30-х гг., по оценкам многих исследователей, были логическим продолжением террора, осуществлявшегося в годы революции, Гражданской войны, нэпа. При проведении коллективизации без суда и следствия, без всякой вины были лишены собственности, выселены в холодные края или расстреляны миллионы трудолюбивых крестьян, названных кулаками. Следствием коллективизации стал страшный голод 1932–1933 гг., унесший миллионы жизней крестьян Украины, Поволжья, Юга России, Сибири. В одном только Казахстане в результате коллективизации и «перевода кочевников на оседлость» в начале 30-х гг. погибло более четырех миллионов человек – половина всего населения республики.

7 августа 1932 г. был принят Закон об охране социалистической собственности. Согласно ему за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества вводился расстрел с конфискацией имущества или лишение свободы на срок не менее 10 лет с конфискацией имущества. Этот антиправовой закон назвали в народе «законом о пяти колосках».

Идеологическим обоснованием репрессий 30—40-х гг. была теория, согласно которой по мере приближения к социализму классовая борьба должна обостряться. О том, в какой мере эти репрессии соответствовали принципам правосудия, законности, дает представление отрывок из объяснения генерал-лейтенанта юстиции Чепцова, которому Маршал Советского Союза (тогда министр обороны СССР) Г. К. Жуков(1896–1974) поручил разобраться, как и почему приговоры выносились безвинным людям: «Начиная с 1935 г. был установлен такой порядок, когда уголовные дела по наиболее важным политическим преступлениям руководители НКВД, а затем МГБ докладывали т. Сталину или на Политбюро ЦК, где решались вопросы вины и наказания арестованных. При этом судебных работников, которым предстояло такие дела рассматривать, предварительно, до решения директивных органов, с материалами дел не знакомили и на обсуждение этих вопросов в ЦК не приглашали».

А вот рассказ служащего Главной военной прокуратуры майора юстиции В. Г. Провоторова: «Работал конвейер беззакония… Мне приходилось встречаться с такими документами, где прямо говорилось: на Дальний Восток приехал новый начальник НКВД, поставил задачу арестовать 500 человек. Сельских жителей, интеллигентов, моряков… Хочешь не хочешь, а процентовку выдай. Списки «врагов» составлялись по направлениям экономической, хозяйственной деятельности. Маховик репрессий был раскручен с ужасающей ирреальной рациональностью. Никакого суда и следствия!

Ведь что такое постановление «двойки» или «тройки»? Это такая бумага, разделенная по вертикали: слева – «слушали», справа – «постановили». Как следователь квалифицирует преступление в графе «слушали», так и постановят. Докладывает такой-то, например Хват, по статье 58-1 «б». Постановили– расстрелять. Приговор приводится в исполнение в 24 часа. Следователь был обязан написать свое мнение о мере наказания. Были случаи, когда суды и военные трибуналы возвращали дела на дорасследование, для получения новых данных. Следователю передают дело, он его месяц, два подержит в сейфе, потом напишет: новых доказательств не добыто, но все равно арестованное лицо социально опасно и надо передать дело в Особое совещание. Мера наказания – 10 лет. Цифра бралась с потолка».

Трагическая парадоксальность ситуации заключалась в том, что в 1936 г., как уже говорилось, была принята Конституция СССР, провозгласившая демократические права и свободы человека. Однако декларации так и остались на бумаге. Они не в силах были воспрепятствовать беззаконию.

Во время Великой Отечественной войны, когда подвигом народным Родина была спасена от фашистской агрессии, власти приняли ряд мер, усиливших беззаконие. Пленных приравняли к предателям, отказались от помощи Международного Красного Креста, ввели принцип ответственности того народа, отдельные представители которого обвинялись в сотрудничестве с захватчиками. Были депортированы, т. е. изгнаны из родных мест, крымские татары, турки-месхетинцы, курды, балкарцы, чеченцы, ингуши, карачаевцы, калмыки и другие народы. Их вывезли в Казахстан, Среднюю Азию, Сибирь, на Урал. Точно так же поступили с немцами Поволжья, увидев в них возможных пособников агрессора.

В конце 40-х – начале 50-х гг. началась новая волна репрессий против так называемых «безродных космополитов». Безвинно пострадали тысячи честных людей, прекрасных специалистов: врачей, научных сотрудников, учителей, артистов, писателей. Одно из грубейших нарушений прав человека, антисемитизм, было возведено в ранг государственной политики.

Право в эти десятилетия, разумеется, выполняло и полезные, необходимые обществу функции. Уголовный закон преследовал не только «врагов народа», но и бандитов, воров, хулиганов. Трудовое право обеспечивало определенную защиту трудящихся. Семейное право регулировало брачные отношения, отношения в семье. Гражданское право помогало гражданам совершать необходимые сделки, вступать в договорные отношения. Конституционное право на образование неукоснительно соблюдалось, успехи СССР в этой сфере общепризнаны в мире. Но эти положительные факты правового регулирования общественной жизни, к сожалению, имели место на фоне массовых антиправовых действий власти, демонстрировавшей свое пренебрежение к праву как к «буржуазному способу» организации взаимоотношений в обществе.

1. Как понимал сущность диктатуры пролетариата В. И. Ленин?

2. Что такое революционное правосознание?

3. Какие нарушения законности имели место в нашей стране в 1920—1950-е гг.?

4. Были ли репрессии 1930-х гг. следствием нарушений законности в период революции и Гражданской войны?

Правовая жизнь России кончилась в начале 1918 г. с разгромом Учредительного собрания. Большевики были только узурпаторами власти – значит, все их наследники тоже. Не случайно народный депутат Сахаров предлагал начать с Декрета о власти (Ю. Феофанов, журналист).

В первые годы советской власти правовед-марксист М. Рейснер утверждал: «Самому духу нашей конституции (принята в 1918 г. – А. Н.) и советского строя противоречит декларация каких-то индивидуальных и субъективных прав, которые были бы весьма у места в буржуазных конституциях; там все исходило от индивида… У нас такого «суверенного индивида» нет и быть не может, у нас господствует не «я», а «мы», не личность, а коллектив, не гражданин, а рабочее общество. И в конце концов, если потребуется коллективу «использовать» так или иначе отдельного «товарища» социалистической республики, то никакие личные неприкосновенности и права не могут служить препятствием…»