Тамара Курдюмова - Литература. 8 класс. Часть 1

Запорожская Сечь в повести является воплощением свободолюбивого духа украинского народа, протеста против национального гнёта. Эта своеобразная военная республика была создана за днепровскими порогами, куда, спасаясь от крепостников-помещиков, бежали крестьяне, становясь вольными людьми. Запорожские казаки боролись с польскими панами, которые хозяйничали на украинских землях, с турками, захватывающими в плен людей и потом продающими их в рабство, с татарскими полчищами. Защита национальной независимости нередко принимала также форму борьбы за православную веру, против католичества, которое несли польские завоеватели.

В своей повести Гоголь показал яркие, сильные, выразительные характеры, воплощающие национальные черты. Писатель не стремился описать конкретные исторические личности и их жизнь, он создал обобщённый образ народных героев освободительного движения на Украине. Выразителями патриотических чувств украинского народа, героического начала в повести являются Тарас Бульба, Остап и другие запорожцы – вольные и гордые люди, которых объединяет любовь к родной земле, чувство братства, товарищества, верность долгу, общему делу. Преданность родине, готовность отдать за неё свою жизнь, способность стать выше своих личных интересов отличает героев повествования.

Сюжет повестипостроен так, чтобы выразить основную идею народно-героической эпопеи – идею служения родине. Не успевших вернуться домой после учёбы сыновей отец везёт в Сечь для воинских испытаний.

В героический сюжет борьбы казаков со своими врагами Гоголь вводит любовную линию, чтобы ярче подчеркнуть главную идею повести. Ради красавицы-полячки младший сын Тараса Андрий изменил товарищам, своей отчизне. В кульминационный момент повести Тарас карает отступника. Вскоре попадает в плен старший сын Остап, и отец, рискуя жизнью, приходит в стан врагов, чтобы поддержать его. В финале повести погибает и сам Тарас.

События и люди в повести изображены на фоне ярких и красочных картин украинской природы. С замечательным мастерством рисует писатель украинскую степь, богатство её красок, помогает читателю услышать её звуки, почувствовать её красоту; создаёт величественный образ Днепра.

Всё повествование проникнуто лиризмом: текст насыщен лирическими отступлениями [92], лирическую окраску приобретают описания событий. Поэтический язык эпопеи отмечен патетикой, взволнованностью, яркой изобразительностью.

– А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники [93]? И эдак все ходят в академии? – Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе [94]и приехавших домой к отцу.

Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, ещё смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого ещё не касалась бритва. Они были очень смущены таким приёмом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в землю.

– Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько, – продолжал он, поворачивая их, – какие же длинные на вас свитки [95]! Экие свитки! Таких свиток ещё и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! Я посмотрю, не шлёпнется ли он на землю, запутавшися в полы.

– Не смейся, не смейся, батьку! – сказал наконец старший из них.

– Смотри ты, какой пышный [96]! А отчего ж бы не смеяться?

– Да так, хоть ты мне и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу!

– Ах ты, сякой-такой сын! Как, батька?.. – сказал Тарас Бульба, отступивши с удивлением несколько шагов назад.

– Да хоть и батька. За обиду не посмотрю и не уважу никого.

– Как же хочешь со мною биться? разве на кулаки?

– Да уж на чём бы то ни было.

– Ну, давай на кулаки! – говорил Тарас Бульба, засучив рукава, – посмотрю я, что за человек ты в кулаке!

И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали насаживать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая.

– Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! – говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успевшая ещё обнять ненаглядных детей своих. – Дети приехали домой, больше году их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!

– Да он славно бьётся! – говорил Бульба, остановившись. – Ей-богу, хорошо! – продолжал он, немного оправляясь, – так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! – И отец с сыном стали целоваться. – Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А всё-таки на тебе смешное убранство: что за верёвка висит? А ты, бейбас [97], что стоишь и руки опустил? – говорил он, обращаясь к младшему, – что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?

– Вот ещё что выдумал! – говорила мать, обнимавшая между тем младшего. – И придёт же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!

– Э, да ты мазунчик [98], как я вижу! – говорил Бульба. – Не слушай, сынку, матери: она – баба, она ничего не знает. Какая вам нежба [99]? Ваша нежба – чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саблю? вот ваша матерь! Это всё дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари, и философия – всё это ка зна що [100], я плевать на всё это! – Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не употребляется в печати. – А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье. Вот где наука так наука! Там вам школа; там только наберётесь разуму.

– И всего только одну неделю быть им дома? – говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. – И погулять им, бедным, не удастся; не удастся и дому родного узнать, и мне не удастся наглядеться на них!

– Полно, полно выть, старуха! Козак не на то, чтобы возиться с бабами. Ты бы спрятала их обоих себе под юбку, да и сидела бы на них, как на куриных яйцах. Ступай, ступай, да ставь нам скорее на стол всё, что есть. Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков [101]; тащи нам всего барана, козу давай, мёды сорокалетние! Да горелки побольше, не с выдумками горелки, не с изюмом и всякими вытребеньками [102], а чистой, пенной горелки, чтобы играла и шипела, как бешеная.

Бульба повёл сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две красивые девки-прислужницы в червонных монистах, прибиравшие комнаты. Они, как видно, испугались приезда паничей, не любивших спускать никому, или же просто хотели соблюсти свой женский обычай: вскрикнуть и броситься опрометью, увидевши мужчину, и потом долго закрываться от сильного стыда рукавом. Светлица была убрана во вкусе того времени, о котором живые намёки остались только в песнях да в народных думах, уже не поющихся более на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровождении тихого треньканья бандуры [103], в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы на Украйне за унию [104].