Борис Гиленсон - Эрнест Хемингуэй

Среди английских пристрастий Хемингуэя первенство должно быть отдано Киплингу. Критик Эдмунд Уилсон, один из наиболее серьезных знатоков творчества американского писателя, считал, что автор «Маугли» оказал на него даже большее влияние, чем его соотечественники. В биографиях Хемингуэя и Киплинга было немало точек соприкосновения: ранний дебют на поприще журналистики, непосредственный военный опыт, работа военными корреспондентами, страсть к путешествиям, увлечение охотой, любовь к спорту. По свидетельству близких, Хемингуэй с ранних лет «с восторгом» читал Киплинга, в его личной библиотеке было более двадцати его книг, которые он постоянно штудировал. В своих статьях, интервью, письмах он охотно называет имя Киплинга, у которого, как он настаивал, надо перечитывать «все лучшее» и учиться. Хемингуэю импонировал ясный, исполненный внутреннего динамизма стиль Киплинга. Как и Хемингуэй, автор «Маугли» был озабочен проблемами насилия, жестокости, смерти, исповедовал культ мужества перед ударами судьбы. Действие в творчестве обоих писателей развертывалось за пределами их родных стран: если Киплинг создал литературный образ Индии, то Хемингуэй сделал то же по отношению к Испании…

Хемингуэй не считал зазорным для себя использовать опыт мастеров и советовал это другим. В письме к Скотту Фицджеральду он призывает его «учиться писательскому искусству у любого, кто написал что-либо стоящее и полезное для нас». В 1933 году в письме к Арнольду Гингричу он называет тех, у кого он учился: это Джойс, Эзра Паунд, Гертруда Стайн, Шервуд Андерсон, Ринг Ларднер, Д. Г. Лоуренс.

Вот один пример подобного ученичества у Гертруды Стайн — ранний рассказ Хемингуэя «У нас в Мичигане». Явно уроками Гертруды Стайн, настаивавшей на необходимости настойчивого повторения отдельных «ключевых» слов, навеян такой пассаж, в котором Хемингуэй так описывает настроения своей героини, Лиз Коутс, прислуги «Лиз очень нравился Джим Гилмор. Ей нравилось смотреть, как он идет из кузницы, и она часто останавливалась в дверях кухни, ожидая, когда он появится на дороге. Ей нравились его усы. Ей нравилось, как блестят его зубы, когда он улыбается. Ей очень нравилось, что он не похож на кузнеца. Ей нравилось, что он так нравится Д. Дж. Смиту и миссис Смит». В одном пассаже семь раз повторен глагол «нравиться».

Конечно, следы творческой учебы, например у Ш. Андерсона, заметные у раннего Хемингуэя, не всегда проявляются столь очевидно. Существенными для Хемингуэя были не отдельные стилевые приемы, а творческие принципы больших мастеров, понимаемое в более широком плане. Известный советский писатель Юрий Олеша, вообще оставивший ряд тонких замечаний об авторе «Колокола», как-то заметил: «На дне творчества Хемингуэя виден свет Толстого». Гертруда Стайн, видимо, желая уколоть Хемингуэя, сказала: «Он кажется современным, но пахнет музеем»; она имела в виду влияние классиков, ощутимое в его манере. Но, учась у больших мастеров, Хемингуэй никому не подражал. С первых же шагов, с парижских литературных опытов, он оттачивал взятие у них отдельные приемы, создавая свой особый сплав, свой индивидуальный стиль. (Вспомним, что нечто подобное мы находим у Шекспира: не только брал готовые сюжеты, но и их гениально инсценировал. Он не изобрел ни одного собственного, только ему принадлежащего художественного приема, но отшлифовал все то, что было уже взято на вооружение его современниками — драматургами-елизаветинцами. И при этом выработал свой художественный метод, поставивший его на голову выше других.)

Работа писателя над собой не ограничивалась только литературой. Он штудировал и другие виды искусства: архитектуру, скульптуру, музыку и особенно живопись. В Париже он регулярно посещает художественные музеи, смотрит полотна художников-импрессионистов, вглядывается в их пейзажи и натюрморты. Особое восхищение вызывает у него Сезанн. В книге «Праздник, который всегда с тобой» он свидетельствует: «Живопись Сезанна учила меня тому, что одних настоящих простых фраз мало, чтобы придать рассказу ту объемность и глубину, какой я пытался достичь. Я учился у него очень многому, но не мог объяснить, чему именно. Кроме того, это тайна». Образы искусства, ассоциации, с ним сопряженные, пронизывают тексты его произведений. С тех пор как я познакомился с полотнами художников, я стремился учиться у них», — говорил Хемингуэй. Особенно часто встречаются у него имена Босха, Брейгеля, Эль Греко, Гойи, но чаще всего Сезанна. Интересовался и авангардистским искусством: в одном из ранних очерков писал, что, глядя из окна самолета на землю, он начинает понимать кубистов.

Интенсивное чтение и общение с литературными авторитетами Хемингуэй сочетал с писательской работой. К исходу 1923 года у него уже был готов первый сборник рассказов, и в ожидании его выхода он трудился над новыми новеллами. Как раз в это время в начале 1924 года в Париже возник «малый журнал» под названием «Трансатлантик ревью». Его редактором был уже упоминавшийся Форд Мэдокс Форд, который сделал Хемингуэя своим бесплатным помощником. В обязанности Хемингуэя входило чтение рукописей и подготовка их к печати. Когда осенью 1925 года Форд Мэдокс Форд уехал в США читать лекции, Хемингуэй заместил его на посту редактора журнала. Он использовал это время для того, чтобы продвинуть в печать произведения своих друзей, молодых американцев, живших в Париже. В этом журнале Хемингуэй напечатал и два своих рассказа — «Доктор и его жена», «Кросс по снегу», а также очерк памяти Джозефа Конрада. Хемингуэй всегда читал Конрада с увлечением и защищал от нападок литературных снобов.

Сотрудничал он и в другом «малом журнале» «Куотер», который возглавлял его приятель литератор-ирландец Эрнст Уолш. Там были напечатаны его рассказы «На Биг Ривер», «Непобежденный». В это время Хемингуэй стал уже своим человеком в художественных кругах Парижа. Его обаяние, дружелюбие и остроумие привлекли к нему внимание. О нем стали говорить как о «надежде американской литературы» еще до того, как появились его первые серьезные публикации.

А тем временем молодой Хемингуэй наращивал мускулы, появлялась уверенность в себе, закреплялись те навыки в работе, та самодисциплина, которые позднее его прославят. В книге «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэй, вообще охотно делившийся секретами своей писательской «технологии», вспоминал: «Я всегда работал до тех пор, пока мне не удавалось чего-то добиться, и всегда останавливал работу, уже зная, что должно произойти дальше. Это давало мне разгон на завтра. Но иногда, принимаясь за новый рассказ и никак не находя начала, я садился перед камином, выжимал сок из кожуры мелких апельсинов прямо в огонь и смотрел на голубые вспышки пламени. Или стоял у окна, глядел на крыши Парижа, и думал: «Не волнуйся. Ты прежде писал, напишешь и теперь. Тебе надо написать только одну настоящую фразу… Самую настоящую, какую ты знаешь» (IV, с. 402). Придерживался он и некоторых других. заповедей: избегал красивостей, словесных украшений, стремился начинать повествование с простой, ясной фразы. Прекращал писать в тот момент, когда дело не спорилось, отключался от работы, читал, думал о чем-то другом, чтобы на следующий день вернуться к рукописи со свежими мыслями и хорошим настроением.