Борис Гиленсон - Эрнест Хемингуэй

После недельного, весьма интенсивного лечения в одном из отелей Найроби Хемингуэй вернулся в Танганьику, где пробыл до середины февраля, пока не наступили дожди. К этому времени его трофеи составили три убитых льва, один буйвол и двадцать семь других животных.

…Тем временем была завершена работа писателя над новой книгой — «Зеленые холмы Африки». Сначала она печаталась выпусками в журнале «Скрибнерс мегэзин», а в октябре 1935 года вышла отдельным изданием. На этот раз Хемингуэй испытал свои силы в новом для себя жанре, к которому, однако, он был подготовлен своей репортерской работой. Книга была задумана как художественно-документальное повествование; в ней, как сообщалось в кратком авторском предисловии, не было ни одного вымышленного героя или события.

Книга, описывающая события с 21 января по 20 февраля 1934 года, т. е. заключительный месяц африканского сафари, в чем-то близка к дневнику. Четыре части: «Охота и разговоры», «Начало охоты», «Неудачная охота» и «Радости охоты» фиксируют разные перипетии охотничьих приключений; при этом первая часть служит экспозицией, знакомит читателя с обстановкой и главными действующими лицами. Как и всегда, писатель предельно точен в своих описаниях, конкретно переданы все ощущения и чувства, которые испытывает охотник, равно как и поведение самых разных зверей в минуты опасности. В «технологии» охотничьего дела Хемингуэй безупречен. Правда, переживания охотника по поводу неудач не всегда кажутся читателю подлинно значительными. В этой книге Хемингуэй не стремился специально исследовать обычаи Африки, ее людей; образы туземцев, сопровождающих писателя на охоте, слуг, носильщиков ружей, достаточно одномерны; для них главное — восхищение хозяином. Ощущаются в книге и длинноты, не все подробности, важные для охотника, увлекают читателя. В этом куске охотничьей жизни не хватает отбора.

Вместе с тем отдельные фрагменты, эпизоды охоты сами по себе великолепны. Сложна и стилистика книги. Например, упомянув о сильном впечатлении, произведенном на него чтением «Севастопольских рассказов» Толстого, Хемингуэй создает цепь ассоциаций и картин, связанных с его парижской жизнью. Здесь писатель демонстрирует отличную технику внутреннего монолога, который завершается размышлениями об Африке, своеобразным признанием в любви к этой стране: «Сейчас, живя в Африке, я с жадностью старался взять от нее как можно больше… Всю жизнь я любил страны: страна всегда лучше, чем люди. Я могу чувствовать привязанность одновременно, к очень немногим людям» (II, с. 339).

Важны те страницы книги, на которых Хемингуэй обсуждает свою любимую тему: писательство, литературный труд. Это — продолжение и развитие мыслей, высказанных в трактате о корриде, Хемингуэй прибегает к уже опробованному, «диалогическому» методу. Если в книге о бое быков его собеседником была Старая леди, то здесь примерно ту же функцию выполняет австриец Кандисский, осевший в Африке, человек начитанный и любознательный.

Здесь Хемингуэй продолжает высказывать свои оценки писателей, классиков и современников, оценки весьма проницательные, меткие, которые с тех пор постоянно цитируются критиками и литературоведами. Он. высоко отзывается о Генри Джеймсе, Стивене Крейне, Генри Торо. Очень важно его упоминавшееся суждение о Марке Твене, сыгравшем «пионерскую» роль в американской литературе.

В книге излагаются и более общие наблюдения за судьбами американских писателей. В Америке «нет великих писателей», объясняет Хемингуэй своему собеседнику, потому что с самыми одаренными, с теми, кто достиг вершины, «что-то происходит». «Мы губим их всеми способами, — рассуждает о писателях герой-повествователь в «Зеленых холмах». — Во-первых, губим экономически. Они начинают сколачивать деньгу. Сколотить деньгу писатель может только волею случая, хотя в конечном результате хорошие книги всегда приносят доход. Разбогатев, наши литераторы начинают жить на широкую ногу — и тут-то они попадаются» (II, с. 306). В качестве другой причины он называл пагубное влияние критики. В этой связи он упоминал о двух «хороших писателях», которые «не могут писать», потому что «начитались критических статей и изверились в себе». Писатели, которых имел в виду Хемингуэй, — Скотт Фицджеральд и Шервуд Андерсон.

Что касается его писательского кредо, то Хемингуэй — за искусство, правдивое, насыщенное, серьезным содержанием, эстетически совершенное. Это, конечно, самая общая формула. Но она получает специфически хемингуэевское наполнение. Что же требуется для создания первоклассной прозы? Хемингуэй так отвечает: «Во-первых, нужен талант, большой талант. Такой, как у Киплинга. Потом самодисциплина. Самодисциплина Флобера. Потом нужно иметь ясное представление о том, какой эта проза может быть, и нужно иметь совесть такую же абсолютно неизменную, как метр-эталон в Париже, для того, чтобы уберечься от подделки. Потом от писателя требуется интеллект и бескорыстие и, самое главное — умение выжить. Попробуйте найти все это в одном лице при том, что это лицо сможет преодолеть все те влияния, которые тяготеют над писателем».

И еще к одной излюбленной мысли неизменно возвращался Хемингуэй: писательство — тяжкий труд. Мысль эта буквально пропитывает его сочинения и переписку. Но он бесконечно любит творческую работу. И не случайно многие герои его книг — писатели, журналисты, художники, короче, люди, имеющие дело с карандашом или кистью и бумагой. «Мне нужно было только одно: работать», — размышлял он в «Зеленых холмах». «Работа — вот все, что было нужно, она всегда давала мне хорошее самочувствие…» (II, с. 338).

Книга «Зеленые холмы Африки» увидела свет в октябре 1935 года; вскоре было продано более 10 тысяч экземпляров. Однако критики, которых Хемингуэй аттестовал не иначе как «вши на теле литературы», встретили ее в целом недоброжелательно. Его упрекали в том, что он занимает «эскепистскую» позицию, т. е. поглощен «периферийной» тематикой, не реагирует на острые проблемы, которые волнуют пораженную кризисом Америку, в том, что он слишком увлечен спортом и проблемой насильственной смерти. Высказывалось и не лишенное смысла мнение о том, что документальная проза, как бы она ни была совершенна, — не может конкурировать с прозой художественной.

В целом Хемингуэй довольно негативно относился к критикам и их сочинениям. Несправедливость некоторых из суждений задевала его авторское самолюбие. Вместе с тем он внутренне не совсем был доволен собственной книгой, хотя большинство рецензентов по-прежнему восхищались ее стилем. По словам одного из них, «писатель проявляет такое искусство прозы, которое звучит подобно поэзии, оставаясь в то же время прозой, легкой, загадочной и притягательной».