Лена (Елена) Макарова - Лето на крыше

Подружатся ли они? Про Аню с Лигой ясно сразу: идут дружно взявшись за руки — Анина белая ладонь в смуглой пухлой Лигиной. Лига — стопроцентная девочка с тугими каштановыми косичками до плеч, в юбочке и белых гольфах, плотно обтягивающих округлые икры. А Аня, тщетно пытающаяся превратиться в мальчика, желательно в брата Петю,— в брюках и Петиной футболке, вдобавок со стрижкой. Ее все принимают за мальчика, чем она гордится. Аня уверена в том, что она станет мальчиком. Поди объясни, что девочка, вырастая, все же не превращается в мальчика.

Как я ни пытаюсь исхитриться, чтобы нарядить ее в платье, ничего не выходит. Когда я придумала сшить Ане на елку костюм Красной Шапочки, Аня согласилась, но при этом прибавила: «Только я буду Красной Шапочкой-мальчиком, под названием «Красный Шап».

Я знаю несколько семей, где старший сын и младшая дочь и где та же проблема — сестра хочет быть во всем подобной брату.

Как правило, это проходит само собой, если на этом не концентрироваться и в то же время не поощрять эту игру.

В три года Петя наслушался мата во дворе и все это выдавал дома. И не только дома. Безусловно, ничей слух эти выражения не ласкали. Но мы решили не обращать внимания, не вступать не в какие разъяснительные беседы. Слова, не имеющие хождения дома, где ребенок проводит большую часть времени, быстро выходят из обихода. Петин матерный период продолжался пару месяцев. И прошел.

— А в вашем лесу есть грибы? — спрашивает Петя у Гиты.

— Есть. Мартин сводит тебя в лес, если мама разрешит, Мартин у нас с семи лет сам ходит в лес.

В Латвии детей воспитывают иначе, чем у нас. Воспитание строгое, слово «нельзя» не подлежит обсуждению. У ребенка есть свои обязанности, и он выполняет их без напоминаний. Мартин, например, ездит на велосипеде на почту, за молоком, помогает Гите по саду. Ни Мартин, ни Лига ни разу не вмешались в разговор взрослых. Их не пичкают, с ними не обсуждают меню. Что дали — то и едят. Не нравится — до свидания. Над ними не квохчут. О них мало говорят. О цветах говорят чаще.

Гиту у ворот поджидают две девочки. Они собираются на день рождения к однокласснику, и им нужны две розы. Гита проводит девочек к цветам, срезает две высокие розы, на выбор, долго объясняет, как называется каждая роза, и девочки уходят счастливые.

— Мам, а зачем здесь столько цветов? — спросил один московский мальчик свою маму.

— Для красоты.

— А какая от красоты польза? — спросил мальчик.

За домом яркая зеленая лужайка. По ней нельзя ходит. Кажется, какой бред: трава — и не ступи на нее.

А это особый сорт травы, ее Гита и с Валдисом высеяли весной. Изумрудная, ровно остриженная, она образует правильный прямоугольник, пересеченный диагональю — дорожкой. Ни Лиге, ни Мартину не приходит в голову спросить, почему нельзя ее топтать. Потому что она особенная, на нее надо любоваться.

Мы привезли с собой коробку пластилина. В Латвии пластилин плохой — мягкий и «пачкучий», к тому же каких-то грязных цветов. Так что наш пластилин производит впечатление на детей.

Устраиваемся в саду, за столом.— Знаете, как сделать из слона? — спрашиваю я детей.

Леплю муху, из мухи — зайца, из зайца — собаку, из собаки кошку, из кошки — мышку, из мышки — слона. Мартин следит за моими манипуляциями с интересом и пониманием, а Лига не успевает замечать, как одно животное превращается в другое – слишком быстро.

Петя глядит не на меня, а на Мартина. Если Мартину понравится то, что я делаю, и я, таким образом, войду с ним в дружбу, то и Пете будет проще подружиться с Мартином. К тому же Петя любит меня и хочет, чтобы я нравилась всем без исключения. Свои чувства он тщательно маскирует, придавая лицу нарочито равнодушное, даже скептическое выражение. Да и поза под стать: руки в карманы, плечи приподняты,— бравый парень. А сам дрожит — им с Мартином предстоит поход в лес за грибами. А ну если Мартин наберет грибов — лес-то ему знаком, а Пете не повезет, как с ловлей рыбы?

Аня отщипывает кусочек пластилина, вылепливает улитку.

— Улитку, это очень просто,— объясняет она,— берешь кусочек, катаешь, закругляешь и вытягиваешь рожки.

Лига не понимает. Мартин объясняет сестре по-латышски, и та с поразительной ловкостью вылепливает улитку. Аня обескуражена. Когда она объясняла, Лига хлопала глазами, а стоило брату произнести что-то непонятное, как Лига все поняла.

— А если эту колбаску, из которой получилась улитка, расплющить, нарвать по краю и свернуть, то получится роза,— говорит Петя. Розы — это то, чем можно удивить. И точно — розы производят впечатление более сильное, чем превращение мухи в слона. Вылепив свои триумфальные розы, Петя наконец расслабляется, успокаивается.

Теперь можно бы предоставить детей самим себе. Но не тут-то было. Дети вцепляются в меня мертвой хваткой. Они просят меня вылепить и то, и это и прекрасно повторяют за мной. Я вижу, как Мартину и Лиге, несмотря на природу и самостоятельность, недостает таких занятий.

— Целая выставка, только не ломайте! — восклицает Гита. Надо видеть, с каким интересом эта шестидесятилетняя женщина разглядывает каждую зверюшку. Люди, связанные с природой, живущие в ней и ради нее, куда более непосредственны, чем люди, живущие в городах.

— Природа — мой бог,— говорит Гита, показывая свой небольшой, но прекрасный сад.— Деревья — это живые существа.— Гита подводит меня к яблоне.— Это яблоня — старушка. Когда я подхожу к ней, чтобы обрезать засохшие ветви, я прямо чувствую, как освобождаю ее, как она ждала моей помощи и как благодарна мне.

СПРЕССОВАННЫЕ ЭМОЦИИ

Мое детство привило мне стойкий иммунитет к проявлению эмоций, особенно положительных. Я росла в больницах и интернатах, где изъявление радости считалось дурью. Да и веселиться среди прикованных к постелям больных совсем неуместно.

В больнице санаторного типа я впервые увидела лес. В окрестностях Баку, где я жила до этого, настоящих лесов не было. Я полюбила природу с такой страстью еще и потому, что в ней я находила отдохновение от тягот больничной жизни.

Я собирала для лежачих в лесу все, что только можно собрать: цветы, ягоды, шишки, грибы, кусочки сосновой коры.

Попав в лес, я всегда что-то судорожно собираю. Как-то мой муж, который терпеть не может этих поборов с леса, спросил меня: «Почему ты не умеешь просто любоваться цветами, листьями, что за потребность все собирать?»

Действительно, почему?

Но это — все тот же импринтинг. Лес для меня навсегда связан с больницей, с лежачими, с той радостью, которую они испытывали, получая из моих рук лесные дары. Собрать и раздать всем — вот истинное счастье.

Интернаты и больницы отучили меня быть ласковой, проявлять эмоции на людях. В юности я гордилась тем, как я владею собой — никому не дознаться, что происходит в моей душе. Наоборот, чем жалостливей был чей-то рассказ, тем с большей строгостью и невозмутимостью я его выслушивала.