Лена (Елена) Макарова - Лето на крыше

СВОБОДНЫЙ ПАРОВОЗ

— Дело было так. В большом классе, в центре, я составил натюрморт из «авторитарных» предметов: две чашки с аляповатыми розами, из тех, что горкой стоят в сервантах — неприкосновенные жители обывательских квартир, вазу, такую же роскошную, пузатый чайник, обремененный какими-то идиотским цветами, бездарное блюдо с инкрустацией (не знаю, чьи мозги его сконструировали), но дорогое,— все это расставил на столе, да еще перед натюрмортом установил рамку — передвигая ее, можно менять композицию,— и спрашиваю у детей: «Что это такое?» — «Натюрморт»,— отвечают. «А зачем?» — «Рисовать». «Рисовать?» Тогда я беру и обливаю всю эту дорогостоящую прелесть белилами. Дети обалдели. Я быстренько вызываю к себе самого старшего мальчика, даю ему банку с красной гуашью и предлагаю ему вылить сверху. Потом велю всем закатать рукава и запустить руку в это красочное месиво и руками, без всяких кисточек нарисовать на планшете паровоз. Знаешь, все с ума сошли, пятилетним детям закупают колонковые кисти, да еще по размеру. Зачем это нужно?

Часа полтора они в диком восторге рисовали паровоз, кто как мог, кто как хотел. Потом мы сняли планшет с паровозом со стены, вышли с ним во двор и устроили шествие по кругу. Такой шум, гам, а тут я говорю: «А теперь разорвите!» Слушай, они сделали это с неменьшим наслаждением, чем сам рисунок. «А теперь склейте эти обрывки так, чтобы вышел паровоз лучше прежнего!» Склеили — вышел такой паровоз: пар из ноздрей! И вот несколько занятий в таком парадоксальном духе.

Смотрю, дети уже привыкли, что дядя Армен им что-то такое выдает, и тут я прихожу в класс, сажусь в угол и сижу. Сижу себе и сижу, а они ждут. Потом надоело ждать, руки зудят — рисовать хочется — и пошли рисовать, не спрашивая, что рисовать.

— Ты создал атмосферу. Атмосферу «хеппенинга», праздника.

— А в такой атмосфере детям не нужна тема. Сначала они освободились от стереотипного представления, что раз пришел на урок по живописи, значит, надо заниматься живописью. Что значит надо? В искусстве нет «надо», в нем есть «хочу», поиск того, чего же я хочу.

— К тому же ты научил их не дрожать над собственными шедеврами. Ни из чего не делать культа — ни из сервизов, ни из творений. Но как на это смотрят родители? Не стали ли дети после твоих уроков обливать гуашью сервизы в сервантах?

— Знаешь, очень нормально смотрят. У нас в Армении с этим просто. Детям до пяти лет многое позволяется. Почитай «Путешествие по Армении» Битова, там об этом правдиво написано. К тому же учитель у нас — это особенный человек. Если я сказал родителям, что так детям будет лучше,— все, никаких вопросов. А насчет порчи сервизов — не знаю. Никто пока не жаловался. С детьми нельзя застывать на каком-то единственном своем художественном принципе. Если сегодня ты рвал картины — завтра ты их береги. Завтра ты их вывесь на самое почетное место. А послезавтра покажи, что все вывешенное — ерунда. Можно было бы то же самое решить иначе. Лаконичнее. Или наоборот. Главное — тысяча способов, тысяча вариантов. Будет из чего выбирать свое.

— О, тогда я тебе расскажу про свой опыт. Как-то раз я пообещала детям сделать выставку их рисунков. Выбрала из каждой папки самые неудачные и развесила на стенде. Родители восторгались этой «антивыставкой». Все как один. Дети сперва тоже были довольны — рисунки красиво подписаны, имя, фамилия, сколько лет. Солидно. А потом одна девочка, Анечка-профессор, очень серьезная особа пяти лет, сказала: «У меня в папке есть Буратино, хороший, а вы повесили плохой. Вы пошутили, да?»

Тогда я раздала детям папки, и они сами отобрали свой работы действительно наиболее удачные.

— Это тоже бой «конформизму». Все верно: раз их рисунки выставили, раз учительница выбрала — значит, так надо и так правильно. Интересно, а если бы не нашлась такая Анечка, как бы ты поступила?

— Не знаю.

— Хорошо, что ты говоришь «не знаю». Момент сам подскажет тебе решение, если ты не чурбан. Всего не предвидишь, на такую Анечку-профессора всегда надежда есть, а? Если ты сам закоснел, что ты можешь дать детям и что ты можешь получить от них? Если мне неинтересно ловить рыбу, то и детям это дело быстро наскучит, правильно считаю?

— Верно,— говорю я, вспоминая, как мы ловили рыбу и как поймав долгожданных рыбешек, отпустили их на волю. Безрезультатна наша ловля? Нет. Результатом был сам процесс ловли рыбы, равно как результатом была не картина с паровозом, а само рисование картины.

— Будем сушить одежду,— Армен включает утюг.— Утюг паровоз, он едет по рельсам,— Армен проводит утюгом по первой брючине,— а вокруг клубы дыма…

Из обыденного дела — сушки одежды — Армен устраивает целый спектакль.

— Армен, а ты здесь рисуешь?

— Я здесь рыбу ловлю. Разве ты не знаешь, что профессиональный рыбак? — Армен сводит глаза к переносице, складывает рот буквой «о», изображает рыбу.

— Ты профессиональный артист!

— Правильно замечаешь! Как образованная женщина ты не можешь не знать крылатого выражения «искусство быть самим собой». Вместе с детьми мы и овладеваем этим искусством. Может, тогда из наших детей не вырастут такие скучные взрослые, а?

ЗАЧЕМ ЛЮДИ РАСТУТ?

Мы идем сухие, отутюженные, по берегу моря. Нам надо на электричку, но дети уговорили меня сбегать на море, посмотреть закат. Поздно, но я сдаюсь. Мне и самой охота посмотреть на закат после града и стольких ливневых дней.

Мы идем по пустынному пляжу навстречу закату. Разноцветные облака соединяются в причудливые рисунки: красный слон, оранжевый крокодил, драные края дождевых туч на горизонте образуют кустистые лесные заросли в небе. Облака переход друг в друга, как цветные пласты «дрожалки» – фруктового желе, которое мы покупаем в кулинарии, а дождевые тучи растекаются подобно чернильным пятнам на мокрой акварельной бумаге.

— Как ты думаешь, это можно нарисовать? — спрашивает Петя.— Как нарисуешь, когда каждую минуту все другое? Ты пробовала рисовать закат?

— Нет, что ты! Но есть художники, у которых это получается. И здорово получается.

— Я бы точно не смог.

— А мы туда попадем, вглубь? — указывает Аня в небо.

— Когда-нибудь попадем,— вздыхает Петя.

— Это хорошо,— говорит Аня.

…А в нашем Каугури небо уже совсем чистое, звездное. Мы едва плетемся – поздно, первый час ночи.

— Мам, мы идем, а звезды от нас все бегут и бегут. Они устали. У них же на небе нет стульев, чтобы отдохнуть.— И тут же, безо всякого перехода.— Петь, а докторы танцуют?

— Конечно, Анюта, когда доктор вылечит, он танцует. Ведь он сделал доброе дело.

Анютой он называет сестру в минуты особого расположения ко всему на свете.

— А зачем люди растут? — не унимается Аня.— Вырастут и умрут.