Андрей Ранчин - Путеводитель по поэзии А.А. Фета

В мае 1892 г., за несколько месяцев до смерти, Фет в своем имении Воробьевке «занялся подготовкой итогового собрания произведений и составил план издания в виде списка стихотворений, расположенных по отделам» [Бухштаб 1959б, с. 710] (см. об этом списке также: [Бухштаб 2000, с. 175]). Структура этого неосуществленного собрания положена в основу изданий стихотворений Фета в серии «Библиотека поэта», подготовленных Б. Я. Бухштабом ([Фет 1937]; [Фет 1959]). Цикл «Снега» здесь состоит из четырнадцати стихотворений. Четвертым идет стихотворение «Ветер злой, ветр крутой в поле…», исключенное в изданиях 1856 и 1863 гг., завершают цикл стихотворения «Еще вчера, на солнце млея…», «Какая грусть! Конец аллеи…», «У окна» и «Мама! Глянь-ка из окошка…», датируемые 1860 — второй половиной 1880-х годов (см.: [Фет 1959, с. 154–162]).

Стихотворение «Кот поет, глаза прищуря…», занимающее в композиции цикла «Снега» срединное место (в плане 1892 г. сместившееся к началу цикла), объединяет две контрастные группы, «пучки» мотивов, сквозные для «Снегов»: с одной стороны, бурю, печаль, оцепенение и покой, гармонию, великолепие, красоту — с другой. В открывающем «Снега» (начиная с издания 1856 г.) стихотворении «На пажитях немых люблю в мороз трескучий…» эпитеты немые («пажити немые») и нагие («Былинки сонные среди нагих полей») и сравнение снежного холма с неким мавзолеем рождают настроение грустное, ассоциируются со смертью. Однако эти ассоциаций преодолеваются мотивом великолепия, ярких красок и радостных звуков зимней природы: «При свете солнечном <���…> снега блеск колючий», «речка звонкая под темно-синим льдом», «полыньи зеркальные». Фетовский пейзаж заставляет вспомнить о живительной красоте природы из пушкинского «Зимнего утра».

В первоначальной редакции стихотворения преобладало иное настроение — неизъяснимая влюбленность в мрачную и гибельную красоту зимней русской природы с ее «как смерть однообразной» далью и «звуках погребальных» вьюги.

И во втором стихотворении цикла — «Знаю я, что ты, малютка…» — преобладают радостные чувства, питаемые и любовью лирического героя к героине, лунной ночью выходящей из дому, и ночной зимней природой с ее пышными украшениями («Бриллианты в свете лунном, / Бриллианты в небесах, / Бриллианты на деревьях, / Бриллианты на снегах»), Дневному, золотому блеску снега из первого текста цикла соответствует серебристое ночное свечение во втором стихотворении.

В третьем стихотворении — «Вот утро севера — сонливое, скупое…» мотив зимней тоски, скуки, неказистая, неяркая цветовая гамма зимнего утра сплетены с мотивом любви к быстрой езде по зимней дороге «кибитки удалой», с отрадным звуком колокольчика, трепещущим в тишине.

В четвертом тексте «Снегов» — «Ветер злой, ветр крутой в поле…» вой зимнего ветра зловещ, хотя и «про живых ветер весть пронес / С позвоночками». Звон колокольчика, донесенный ветром, — весть о не замерзших путниках, добирающихся к теплому приюту, но этот же ветер «под дубовым крестом, свистит, / Раздувается», словно предвещая чью-то смерть. Зима — царство смерти, в котором «не пугается» лишь «серый заяц степной».

В следующем стихотворении — «Печальная береза…» — мотивы зимней красоты и смерти контрастно объединены, но не примирены. Зимняя береза печальная , и ее снежный наряд — траурный , но сравниваются безжизненные ветви с полными искрометной жизни гроздьями винограда, а птицы, ассоциирующиеся с движением, с весной, — создания, способные разрушить красу ветвей , запорошенных снегом.

Эти тексты предшествуют в цикле стихотворению «Кот поет, глаза прищуря…». Следует за ним стихотворение «Чудная картина…», в котором подхвачен мотив бега кибитки удалой , но скучное однообразие зимнего пейзажа сменяет красота зимнего простора, красота уже не великолепная, не броская; игра, переливы ярких красок сменила ровная безграничная белизна, вместо искрящегося на солнце снега — ровное, смиренное сияние лунной равнины.

В стихотворении «Ночь светла, мороз сияет…» подхвачены мотивы света, блеска, езды в санях. Но теперь это не бег чужих саней, как в «Вот утро севера — сонливое, скупое…» и в «Чудной картине…», а желанная прогулка лирического героя с возлюбленной — вариация темы, открытой князем П. А. Вяземским в элегии «Первый снег» (из нее взят эпиграф к первой главе «Евгения Онегина» — «И жить торопится, и чувствовать спешит») и продолженной А. С. Пушкиным в «Зимнем утре» и в «Осени»).

В стихотворении «На двойном стекле узоры…» контраст мрачной и печальной ночи и наступающего отрадного, преображающего дня из пушкинского «Зимнего утра» зеркально перевернут: суетливому дню противопоставлена тишина лунной ночи, спокойное уединение героя и героини в тепле дома. Образ теплого дома напоминает о домашнем уюте из стихотворения «Кот поет, глаза прищуря…»

В следующем тексте — «Скрип шагов вдоль улиц белых…» — представлено мертвенное оцепенение зимы, царство мороза, невыносимое даже для ветра, веяние которого ассоциируется не со стужей, а с движением жизни: «Ветер спит, и всё немеет, / Только бы уснуть; / Ясный воздух сам робеет / На мороз дохнуть». В противоположность стихотворению «Кот поет, глаза прищуря» художественный мир стихотворения — это стылое безжизненное пространство за пределами стен дома («На стенах оледенелых / Блещут хрустали»), ледяная красота которого — вне- и бесчеловечна.

В стихотворении «Еще вчера, на солнце млея…» украшения, наряд зимней природы увидены как фальшивые, обманные и тусклые: «Земля и небо — всё одето / Каким-то тусклым серебром».

Печаль и тоска — чувства, рождаемые картинами зимы в стихотворении «Какая грусть! Конец аллеи…». Безотрадной унылой зиме противопоставлены метафорическое царство весны, край обновления души.

В последних двух стихотворениях цикла «Снега» (как он представлен в плане 1892 г.) вместо уныния и печали — радость любовного свидания, знаком, вестником которого оказывается «на стекле узор стекала» («У окна»), и праздник детских зимних игр, долгожданное наступление зимы, которое предчувствовала кошка, олицетворяющая, как и поющий кот, домашний уют: «Знать, вчера недаром кошка / Умывала нос» («Мама! глянь-ка из окошка…»). Выход из дома в мир зимней природы в этом произведении представлен как освобождение и радость:

В стихотворении «Кот поет, глаза прищуря…» контрастно сочетаются мотивы зимней непогоды, бури и покоя и уюта [2] Стихотворение «Кот поет, глаза прищуря…» соотнесено также со стихотворением «На дворе не слышно вьюги…» (1842), включенным в раздел «Баллады»: и там и тут мотив зимней вьюги (в первом стихотворении разгулявшейся, во втором — неслышной, очевидно, унявшейся), образ ребенка (в «Кот поет, глаза прищуря…» погруженного в дремоту, в стихотворении «На дворе не слышно вьюги…» безмятежно играющего), речь взрослого (в «На дворе не слышно вьюги…» это няня), вносящая острый диссонанс в эту безмятежную картину. .