Елизавета Салиас-де-Турнемир - Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)

— Тише! зубы мнѣ вышибите. Арина, ужъ ты не маленькая, можешь остеречься.

— Не называй ты ее такъ, сказала матушка, — сколько разъ просила я тебя.

Батюшка былъ не въ духѣ.

— Безразсудно просила. Арина, имя христіанское, имя моей матушки.

— Знаю, сказала мать съ досадою. — Неужели бы я согласилась назвать мою дочь такимъ именемъ, еслибы оно не было имя твоей матери. Конечно, сдѣлала тебѣ въ угоду, — а ты ее зови Милочкой.

— Милочка не имя, а кличка. У моего товарища была борзая, ее звали Милка.

— То Милка, а то Милочка. Не хочу я дочери Арины.

— Ну, зови Аришей.

— Фу, какая гадость: Арина, Ариша. Не хочу я и слышать этого.

— Что-жь, ее и знакомые, и лакеи буду звать Милочкой до 50 лѣтъ.

— Родные будутъ звать Милочкой, а лакей Ириной.

Отецъ покачалъ головой и замолчалъ. И я съ тѣхъ поръ замѣтила, что всѣ слуги звали сестру Милочку Ириной. Сохрани Боже, если бы кто назвалъ Ариной — непремѣнно получилъ бы нагоняй.

Старшій братъ мой Сереженька строгалъ и клеилъ, для чего былъ ему купленъ инструментъ и стоялъ станокъ въ углу залы. Послѣ я ужъ узнала, что матушка, вслѣдствіе чтенія не одинъ разъ Эмиля Руссо, всѣхъ дѣтей кормила сама, и пожелала, чтобы братъ мой зналъ какое-либо ремесло. Ремеслу братъ не выучился, но станокъ любилъ, и какъ-то, съ помощію плотника Власа, соорудилъ матушкѣ скамеечку подъ ноги. Сгрогалъ однажды онъ немилосердно и надоѣдалъ батюшкѣ, который читалъ огромную книгу въ кожаномъ переплетѣ.

— Погоди, не стучи, сказалъ батюшка, и Сереженька примолкъ, а мы насторожили уши, такъ какъ вечера осенніе тянулись долго и немного было у насъ развлеченій.

— А вотъ въ Англіи, продолжалъ отецъ, обращаясь къ матушкѣ, — не по нашему. Это я одобряю, хотя къ англичанамъ пристрастія особеннаго не имѣю.

— За что ихъ любить? Нація коварная, однимъ словомъ: perfide Albion. а ты о чемъ говоришь?

— О томъ, что у нихъ званіе священника весьма почетно. Оно такъ и быть должно. Служитель алтаря — лучшее назначеніе для человѣка богобоязливаго и нравственнаго. Въ Англіи меньшіе сыновья знатныхъ фамилій принимаютъ священство.

— Дворянинъ, да въ священники! Не дворянское это дѣло.

— а почему? Самое почтенное дѣло. Подавать примѣръ прихожанамъ, жить строго, по заповѣдямъ, поучать паству свою примѣромъ и словомъ, что этого почтеннѣе!

— Чтобы быть священникомъ, возразила недовольная матушка, — надо знать богословіе и стало быть учиться въ семинаріи.

— Что-жь такое? Въ Англіи есть школы, гдѣ преподаютъ богословіе.

— Школы! школы! воскликнула мать съ жаромъ, — какъ ты ни называй такую школу, все выйдетъ семинарія и семинаристъ. Blanc bonnet, bonnet blanc .

— А я терпѣть не могу французской болтовни. Толку въ ней нѣтъ — и народъ пустой, вздорный и безбожный.

— Не всѣ французы — безбожники. Ты самъ читаешь проповѣди Массильона и хвалишь.

— Быть можетъ, и не всѣ они безбожники, только я ихъ терпѣть не могу. Кромѣ бѣдъ, ничего они не надѣлаютъ, да ужъ и не мало надѣлали. Короля законнаго умертвили, храмы поругали, проходимца корсиканскаго взяли теперь въ императоры. Того и гляди накажетъ насъ Господь за то, что мы этихъ безбожниковъ и вольнодумовъ чтимъ и во всемъ имъ подражать стремимся. Но не о томъ я рѣчь повелъ теперь. Я говорю, что почелъ бы себя счастливымъ, если бы сынъ мой, какъ въ Англіи, поступилъ въ священники.

— Что ты, батюшка мой, рехнулся, что ли? Опомнись, сказала матушка съ досадою. — Да я и слышать такихъ словъ не хочу. Мой сынъ дворянинъ, царскій слуга, а не пономарь съ косицей.

— Я тебѣ не о пономарствѣ говорю, хотя и пономарь церковно-служитель. Я тебѣ говорю о священствѣ. Это санъ. Ужели ты сочтешь за стыдъ, еслибы уродила сына, какъ митрополитъ Филиппъ, либо блаженный Августинъ?

— Это совсѣмъ не то. То люди святые, куда намъ до святыхъ. Дай намъ Богъ воспитать людей честныхъ, образованныхъ, вѣрныхъ слуг царю и отечеству.

— Одно другому не мѣшаетъ. Одного сына въ воины христолюбивые, а другаго въ священники благочестивые.

— Да что жъ ты самъ въ попы-то не шелъ? сказала матушка съ ироніей.

— Зачѣмъ служилъ и дослужился до бригадира? Зачѣмъ женился?

— Зачѣмъ? Служилъ я моему законному царю и моему отечеству — тогда призванія не имѣлъ идти по духовной части… въ монахи… Обычай не дозволяетъ идти въ священники.

— Призванія не было — а отъ чего же у сына твоего призваніе будетъ? И у сына не будетъ!

— Очень жаль, особенно жаль, если ты будешь внушать ему съ дѣтства такія мысли. Ты бы ужъ ему Вольтера почитала.

— Я сама читаю только трагедіи Вольтера, сказала матушка. всегда обижавшаяся, когда говорили объ Вольтерѣ безъ восхищенія, но вмѣстѣ съ тѣмъ опасавшаяся прослыть вольнодумкой. — а трагедіи его безподобны. Въ семинаристы же сына пихать не буду, воля твоя! По твоему дѣвочекъ одѣть въ темныя платья, лифъ по горло, не учить языкамъ. не вывозить никуда и прямо въ монастырь отдать по 20-му году. Нѣтъ, воля твоя, этого не будетъ, пока я жива. Дѣти твои — также и мои дѣти, Я не согласна.

И мать моя положила свою фуфайку на столъ (а я скорѣй туда же бросила свой чулокъ) и вышла изъ комнаты, вспыхнувъ лицомъ. Батюшка посмотрѣлъ на нее очень какъ-то невесело и молча принялся читать книгу.

Матушка не безъ намѣренія упомянула о платьяхъ по горло. Батюшкѣ было непріятно, когда она одѣвала насъ по модѣ, съ открытымъ воротомъ и короткими рукавами. Онъ считалъ грѣхомъ одѣваться нарядно, ѣздить въ театръ, а пуще всего носить платья, открывая шею, плечи и руки. а матушка, напротивъ, любила одѣваться по модѣ, танцовала замѣчательно прелестно, по тогдашнему выдѣлывая мудреныя па и антреша , любила театръ и не упускала случая потанцовать и взять ложу. Она была еще очень красива; красотѣ ея удивлялись всѣ, и она невинно гордилась этимъ. Отецъ терпѣлъ, покорялся, любя матушку очень нѣжно, — но не оправдывалъ ея склонности къ свѣтскимъ удовольствіямъ. Онъ называлъ это суетою, это означало: тѣшить дьявола.

— Дьявола, говорила матушка, — а гдѣ ты видалъ дьявола? я его нигдѣ, никогда не видала.

— А кто же нашептываетъ суету всякую, какъ не дьяволъ? Его тѣшутъ, когда бросають деньги зря, и вмѣсто того, чтобы въ церкви подавать, нищую братію одѣлять, — рядятся, да ѣздять по баламъ да театрамъ.

— Не говори пустаго, вступалась матушка, — мы съ тобою живемъ и такъ не по-людски, гостей не принимаемъ, не тратимъ на наряды и театры. Когда, когда, развѣ изрѣдка придется повеселиться… а про нищихъ и про церкви я ничего не говорю — ты не мало роздалъ. Вишь, какую церковь выстроилъ, что денегъ извелъ.

Постройка церкви весьма роскошная не нравилась матери, но она не вступала въ открытую борьбу, хотя боялась, что батюшка тратитъ на все слишкомъ много, не по состоянію. Отецъ достроилъ церковь и освятилъ ее уже послѣ пожара Москвы, и приказывалъ себя похоронить въ ней, что однако мы не могли исполнить, ибо вышло запрещеніе хоронить въ церквахъ.