Георгий Юдин - Птица Сирин и всадник на белом коне

Давным-давно, когда после долгих войн и тяжелых княжеских ссор столицей Руси Москва стала, сел на престол царь Иван, которого за жестокость народ Грозным прозвал. Но не о нем речь пойдет, а о простом русском человеке — Егории-мастере.

В стороне от Москвы, на берегу речки Весёлки, деревенька стояла. Чистенькая такая, нарядная, Дворики называлась. Здесь и родился Егорка.

Странный был мальчонка. Бывало, играют деревенские ребята в чехарду или в догонялки, а он побегает, побегает и вдруг замрет посреди улицы.

— Ты чего встал, Егорка?

— Гляньте, — говорит, — закат-то какой, будто небо горит. И лягушки как распелись…

— Тьфу ты, невидаль! Лягушек не слыхал! Ты, слышь-ка, или играй, или сейчас в пруд макнем.

А то ляжет в высокую траву и глядит на цветы неотрывно.

— Аль занемог, Егорка? — спрашивает его мать. — С самого утра лежишь, не шевелишься.

— Я, матушка, слушаю, как сок по травам бегает.

— Неужто слышно? — спросит мать ласково, посмотрит на него задумчиво и отойдет тихонько.

А еще любил Егорка рано утром, когда звезды светлеют и слышно, как в саду яблоки в траву падают, птиц будить. Выйдет в огород и в свою дудочку тихонько так «фьють-фьють». А в ответ ему первая пичужка — «чиу». За ней другая, третья, и весь сад запел, ожил!

— Расчирикался, воробей, — кряхтит бабушка Акулина на лавке, — без тебя, что ли, птицы не проснутся?

Но больше всего любил Егорка русские праздники, когда песни задорные поют, веселые хороводы водят, ряженые по ночам страх нагоняют. Каждый праздник — как сказка, с волшебствами, с тайнами. Тут уж никакой силой его домой не затащишь, прямо беда.

Вот хотя бы праздник Егорьев день, когда в первый раз после студеной зимы скотину на поле выгоняли. Был такой герой на Руси, Георгий-воин, Георгий-защитник, Егорий по-простецки. Крестьянам помогал, заступался, если надо, и скотину от беды охранял. В честь него и праздник назвали.

Вечером, накануне Егорьева дня, бабушка Акулина, как и все деревенские бабы, пекла «шишки», булки такие, и в каждую по шерстинке со скотинки вкладывала.

Утром рано Егорка с бабушкой корову и лошадку из хлева выгоняли не хворостиной кривой, а цветущей вербой. На землю перед хлевом отец замок железный клал. Через него скотина переступить должна и не зацепиться. Только тогда ворожба подействует, волку или медведю пасть крепко-накрепко запрет.

Потом всей деревней в поле шли. Клали на четыре стороны тридцать земных поклонов и просили: «Храбрый ты наш Георгий, упаси ты скотину нашу от огня, от воды, от лютого зверя, от ползучего змея и от волшебных стихов. Чтобы лютый зверь не слышал бы своими чуткими ушами реву коровьего, блею овечьего и боялся бы голосу человечьего, и чтобы нечистая сила отталкивалась». Покормят скотину «шишками» и запоют, Георгия поторапливают:

А Георгий-то и сам в эту ночь не прилег. Золотым ключом росу отпер и на землю выпустил, потом травы отпер и дал им расти. А как затрубит Георгий в свою золотую трубу, в ответ ему леса зеленеют.

Отец Егорки крестьянствовал, а для удовольствия своего звонарил. Знатный звонарь был! Такие переливчатые звоны на пяти колоколах игрывал — заслушаешься. Звон тот в самое сердце радостью входил, и душа добрела. В Москву на главную звонницу его сманивали, большие деньги сулили — отказался. «Уменье мое, — говорит, — деревня родная породила, для нее и стараться буду».

Вечерами, когда вся семья после тяжелой работы в горнице собиралась, наступало для Егорки самое счастливое время.

Тихонько потрескивала неяркая лучина, вился к потолку смоляной дымок. На стенах таинственные тени шевелились, у печи бабушка Акулина чугунами гремела, и постепенно изба доверху наполнялась таким вкусным запахом свежего хлеба и топленого молока, что толстый кот Терентий, позабыв про мышей, с паутиной на усах врывался в горницу и начинал беспокойно мяукать басом.

Отец лапти на всю семью плел, мать за прялкой сидела, а Егорка прижмется к ее теплой спине, в темное окно глядит завороженно и слушает, слушает мамкины истории сказочные:

— За семью глубокими морями, за семью высокими горами, там, где земля с небом встречается, лежит невиданная страна. Захочешь ее на коне объехать — года не хватит. Люди там трехногие великаны с четырьмя руками, глаза и рот у них на груди. Нет в той стране ни вора, ни разбойника, ни завистливого человека потому, что полно там всякого богатства.

Течет под той землей красная река. Раз в год земля над ней расступается, и кто увидит это, прыгает в реку, пока земля не сомкнулась, хватает в воде что попало и наверх тащит. Камень оказывается драгоценным камнем, а песок — крупным жемчугом.

Родятся в том царстве разные звери. Есть петухи, на которых люди ездят. Есть птица Феникс. В новолунье вьет свое гнездо на 15 дубах, приносит с неба огонь, сама сжигает свое гнездо и сгорает вместе с ним. А из пепла рождается червь, покрывается перьями и становится опять Фениксом и живет 500 лет…

Медленно тают перед глазами Егорки темные стены избы, и вот уж не у печи он греется, а на теплом, розовом песке в той далекой стране, а над ним неслышно качаются огромные, с колокол, красные и белые цветы, и в одном — птица Сирин драгоценными перьями сверкает и поет что-то тихое, сладкое, а лицо у нее мамкино…

Но вот однажды, в конце лета, когда хлеба поспели, прибегает на рассвете из ночного Егорка, как снег белый, дрожит.

— Тятенька, — кричит, — проснись! Беда!

— Что, Егорка? Коня украли?

— Конница вражья на нас скачет! Близко совсем!

Услыхал звонарь такое дело, как был в исподней рубахе, так и побежал на звонницу — народ поднимать. Успел только крикнуть, чтоб Егорка с матерью да бабкой Акулиной в подпол спрятались.

Взлетел птицей на колокольню — ах, мать честная! Враг окаянный вот уж, рукой подать! Тучей черной несется, земля от тяжести прогибается! Ахнул звонарь в самый большой тревожный колокол. Вставайте, люди добрые! Беда страшная, кровавая рядом!