Валерий Алексеев - Люди Флинта

…Когда уже начало темнеть и облака на горизонте осветились изнутри оранжевым, я крикнул Левке:

— Шабаш! — и взмахнул обеими руками.

Левка, медленно волоча по земле рейку, приблизился, мы с отвращением разобрали нивелир и, взвалив инструменты на плечо, поплелись в отделение. Восемь точек — все, что нам удалось свершить.

— Есть уже не хочется, — тихо сказал я. — Просветление какое-то внутри…

Левка долго не отвечал. Потом он тяжело вздохнул и сказал:

— Вот увидишь, он сидит в темноте один и ждет нашего возвращения…

— Кто? — спросил я, хотя отлично понимал кто.

— Крис. Видал, с какими виноватыми глазами он приехал? Фильм «Коммунист» помнишь? Личный пример…

Долго шли мы, не обмениваясь ни словом. Темнота догоняла нас сзади, и усталость спадала. Думалось о хорошем. И чем больше темнело вокруг, тем светлее становилось на сердце.

— А знаешь, — сказал вдруг я, — давай ничего ему не скажем. Завтра выйдем все втроем на работу, как раньше — и не было ничего. И не вспоминать никогда, ладно?

— Ага! — радостно согласился Левка. — В конце концов ничего не случилось…

Мы зашагали быстрее, и тренога перестала резать плечо, и стало не так одиноко.

Когда мы вошли в дом, Криса уже не было. Он отправился в клуб, даже не убрав со стола.

Ночью не спалось, хоть и устал я, как собака. Ворочался с боку на бок — все боялся проспать завтра утром. Для нас это было бы катастрофой. Сделаем сорок пять точек за день — твердо решили мы с Левкой. И пусть для этого нам придется встать в четыре часа утра.

А Криса мы решили просто игнорировать. В конце концов, у нас тоже была своя гордость. Уходя, он разрыл весь Левкин чемодан, выбрал галстук получше и носки. Все это, конечно, чепуха, но разве не обидно?

Посмотрим, какое у него будет лицо, когда мы закончим нивелировку и положим подсчеты на стол. Мы не будем ни на чем настаивать, мы просто вручим ему журнал и уедем с Петровичем. А там пусть поступает, как сочтет нужным.

Наконец я не выдержал. Сел на полу, огляделся — Криса еще не было. Левка, укутавшись, спал — и я тихо, стараясь не шлепать ногами, вышел во двор.

Звездное небо было так прозрачно, так пропитано светом, что я, не спустившись еще по лесенке, замер от восхищения. Мне не было видно луны: она стояла где-то над головой, за крышей, темная глыба дома загораживала ее, но весь воздух вокруг словно звенел от ее могучего, непобедимого присутствия. Тени молча лежали на земле, растянувшись странно, как люди, упавшие ниц и прикрывшие большими черными ладонями лицо. Все предметы белого цвета гордо фосфоресцировали, а высокое небо мерцало каким-то бледно-синим сиянием.

Я тихонько спустился по скрипучим ступенькам и пошел босиком к калитке по холодной земле. Вдруг негромкий смех толкнул меня и остановил на полдороге. Я растерянно оглянулся — кто-то невидимый смеялся надо мной, тихо смеялся надо мной из лунной тени, и я не мог понять, откуда доносится этот смех. Но смех повторился. И правда, что может быть смешнее худого человека в белой майке и длинных-предлинных трусах, крадущегося ночью по двору! Я не видел их, но уже знал с уверенностью, что это были Крис и Ленка.

Я почувствовал; что краснею. Если бы кровь могла светиться, то лицо мое, шея и плечи выступили бы из темноты ярко-розовым пятном.

— Ну зачем ты остригся, Генка? — ласково сказал голос Ленки, и я отпрянул в сторону, как заяц-русак.

Они сидели в двух шагах от меня, за калиткой. Стоило просунуть руку сквозь планки ограды — и можно было бы коснуться спины Криса. Его рука с закатанным до локтя рукавом рубашки лежала на спинке скамейки, и сверху мне было видно, как пальцы другой руки методично и неторопливо перебирают пуговицы на ее платье.

— Ну зачем ты остригся? — настойчиво повторила Ленка, лежа у него на коленях и глядя снизу вверх огромными глазами. — Кудрявый был бы такой хорошенький…

Рука Криса шевельнулась, и что-то с легким стуком упало на скамейку и потом вниз.

— Пуговица, — тихо засмеялась Ленка. — Потом поищем, ладно?

И долгая-долгая наступила пауза. «Так», — сказали себе, и у меня потемнело в глазах. Нет, мне не было больно и даже завидно не было: дальше пуговиц у меня просто не хватало фантазии, дальше пуговиц для меня начинался мрак, так что нечему было завидовать. Просто я чуть не потерял сознание от какой-то странной жути. А ведь это и вправду страшно: прирученная, притихшая, как домашняя кошка, красота…

«Так», — сказал я себе еще раз, закрыл глаза и медленно пошел домой.

— Тут у тебя какие-то странные крепления, — с усмешкой сказал у меня за спиной Крис. И не было у него в голосе никакого счастья. Ничего не звенело в нем — одна лишь была усталость и добродушная лень.

Я шел к веранде и думал: а может быть, так и надо? А может быть, и не нужно им нашего счастья, которое в каждом слове звенит? От счастья твой голос становится странным и тонким, лицо покрывается красными пятнами, в глазах стоит отчаянная, мучительная глупость. А то и вовсе сникаешь, глотая язык и вытягивая тонкую шею. Кому же ты нужен такой, счастливый?.. Может, и нужно-то им всего лишь, чтобы кто-то лениво и устало отвечал на их настойчивые вопросы…

Но тогда это какая-то другая система жизни, созданная не для меня. И, по-моему, не для Левки… Мы совсем не пираты, мы лишь строим из себя пиратов… а пираты — другие. Они хладнокровны и уверены в себе, они умеют отбивать чечетку и опрокидывать взглядом… Они умеют насмехаться без жалости и предавать без стыда… Им все дано, а любить им не надо, уж слишком непрактичная эта штука, любовь… Ленка… Ленка… Ведь ты же красивая. Или красота — это тоже просто так?

Луна все светлела, и небо было чистое и высокое, как мудрый лоб, и скверно же мне было, честное слово!

Скрипнули проклятые ступеньки.

— Ребята! — вскинулся Крис. — Эй, кто там? Лева!

— Да нет, — спокойно отозвалась Ленка. — Это Алик. Подошел сюда, постоял и обратно ушел…

Генка тихо сказал ей что-то, и оба они засмеялись.

Странные отношения сложились у нас на бригантине. Мы вроде бы не ссорились с капитаном, но в то же время и не мирились. Молча, словно по уговору, поднялись мы с Левкой в четыре часа и, не говоря ни слова, пошли к выходу. Мы знали, что Крис проснулся, лежит на спине и смотрит нам вслед. Когда мы открыли дверь на кухню и принялись разливать по бутылкам молоко, Семка, уже позавтракавший, кивнул в сторону горницы:

— А начальника с собой не берете? Или он вам доверяет?

— Доверяет, — гордо сказал Левка.

— Это они в такую игру играют, — раздался в горнице спокойный голос Криса. — Кто скорее спать отучится.

— Хорошо, — с уважением сказал нам Семка. — Научил вас все-таки Геннадий работать на совесть.