Владислав Крапивин - Альфа Большой Медведицы

К тому же выяснилось, что новичок и плавает "не очень". Когда первый раз пошли на яхтах, пришлось его особенно тщательно «упаковывать» в спасательный жилет и предупредить других членов экипажа: "Поглядывайте за ним".

Посреди озера нас прижала гроза. С молниями, трескучим громом над самой мачтой и прочими удовольствиями. Набухшая туча готовилась выдать полную порцию прохладного майского ливня.

Витька сидел неподвижно, с серьезным лицом. Он так вцепился в борт, что пальцы побелели. Остальные ребята тоже посерьезнели. Они знали, что ливень не самое скверное. Где гроза, там и шквалы.

Первый шквал добросовестно постарался нагнуть мачту к самой воде. Пришлось скомандовать:

– На борт!

Когда ветер «давит» яхту, надо ее откренивать – садиться на наветренный борт, а иногда и просто вывешиваться за него.

И тут я увидел Витьку в деле. Уцепившись ногами за решетку на палубе, он по всем правилам искусства перегнулся спиной через борт и старался вместе со всеми поставить наш кораблик на "ровный киль". Он так усердно откидывался назад, что стриженой макушкой иногда чиркал по гребешкам волн.

Подгоняемая шквалистыми порывами, яхта помчалась к пирсу.

– Ты молодчина, – сказал я Витьке, когда мы под навесом выкручивали мокрые рубашки.

Он поднял на меня серые честные глаза и тихонько признался:

– Вообще-то я очень боюсь грозы.

Валерка Новоселов, который крутился рядом, услышал и ободряюще произнес:

– Ничего. С возрастом пройдет.

Он был старше Витьки на целый год.

А потом на Витькину долю выпала гроза, перед которой майский шквал казался простой игрушкой.

Мы были в походе. Сначала прошли вдоль границы Европа – Азия, потом поднялись на гору Волчиха, спустилась к реке Чусовой и берегом вышли к Волчихинскому водохранилищу. Ни Витькин рюкзак, ни Витьку на маршруте тащить не пришлось, он шел наравне со всеми. Вымотался, конечно. Но холодно отверг предложение освободить его от ночной вахты.

Ночная вахта – это двухчасовой караул, охрана лагеря. Младших мы всегда ставим дежурить первыми, чтобы потом спали спокойно. Витька получил пневматическую винтовку и пошел на пост. На ногах его хлопали чьи-то резиновые сапоги, слишком большие; Витька в них влез, чтобы не ободрать ноги в кустах.

Горизонты заволакивало, и стояла душная тревожная тишина. Валерка Новоселов пророчески сказал:

– Братцы-кролики, добром это не кончится.

Костер жался к земле. Настроение было так себе. Раздалось хлопанье сапог, и Витька, возникнув из темноты, тихо сказал:

– Там, в кустах, кто-то вроде бы ходит. Я пойду проверю. Можно?

– Проверь, – сказал я.

И, подождав, пошел следом. Витька меня не видел.

Я с трудом различал его силуэт, но даже по этой смутной фигурке с винтовкой наперевес видно было, как он боится. Боится этой глухой предгрозовой тишины, непонятной опасности в кустах, темноты. Какую силу воли надо иметь, чтобы так бояться и все-таки идти!

Он добросовестно обшарил кусты и не нашел ни шпионов, ни хулиганов, ни диких зверей. Вернулся к костру и доложил:

– Никого. Наверно, заяц проскочил.

И тут началось! Словно по всему горизонту расставили лампы дневного света и попеременке стали включать их. Потом «лампы» почти перестали

мигать, придвинулись, и мы оказались в розовато-лиловом свете слившихся воедино грозовых вспышек.

Над кустами метались потревоженные птицы.

Ахнул такой гром, что показалось, будто все деревья сейчас упадут на палатки. И тут же обрушились целые водопады.

Мы ринулись в палатки.

Из соседней палатки, где обосновались старшие ребята, донеслось:

Наверх вы, товарищи, все по местам!..

– Заливает их, – сказал Валерка. – Старшие всегда самые лодыри, не окопали палатку.

Я выглянул, чтобы определить масштабы бедствия. И увидел Витьку.

Он стоял у сосны. Дождь лупил его по спине, по берету, наливался в сапоги, гроза атаковала его оглушительным треском и вспышками, а он оставался на посту, маленький и прямой, как стойкий оловянный солдатик. Только ствол винтовки опустил, чтобы не попала вода.

Я выскочил под ливень:

– Витька, сумасшедший! Марш в палатку!

Он помотал головой. Губы у него были сжаты. "Вообще-то я очень боюсь грозы", – вспомнилось мне. Я набросил на него кожаную куртку, потому что было ясно: он не уйдет.

– А ты иди! Ты ведь не дежуришь! – крикнул он.

От костровой площадки донеслась песня:

В флибустьерском дальнем синем море…

Несколько человек с брезентовым тентом танцевали над непогасшими еще углями.

– Чуть костер не загубили, – сказал кто-то. – Вон маленький Витька с поста не ушел, а мы…

Мы отстояли костер. Потом переодели промокшего часового. Новая вахта ушла на посты. Сквозь сон я услышал чьи-то слова:

– Такая гроза ночью, когда птицы летают, называется воробьиная ночь. Ну и жуть!

…Однажды я выступал перед ребятами в школе, рассказывал о своей новой книжке, об отряде, о путешествиях, И одна девочка попросила:

– Расскажите о пионерском характере. Что это, по-вашему, такое?

Я слегка растерялся. Что значит "пионерский характер"? У меня в отряде тридцать мальчишек, все пионеры, а характеры самые разные. Но тут я вспомнил про Витьку. И рассказал.

Правда, в рассказе была одна неточность: Витька один из всех не был тогда пионером.

Принимали в пионеры мы Витьку уже зимой, когда ему исполнилось десять лет. Приняли единогласно.

1971 г.

"Вечер бродит по лесным дорожкам…"

Это слова из песни. Самое начало, первая строчка. Она вертится у Альки в голове, потому что вечер и в самом деле бродит по лесу. Очень темный, южный. Черноморский. Запах моря смешался с запахом лесных трав. Звезды горят среди черных веток, будто далекие фонарики. И фонарики в руках у ребят мигают, как пойманные звезды. И все молчат. Лишь трава шелестит да широкие листья кустарника хлопают по ногам, как маленькие ладошки. Да речка журчит.

Кто-то ойкнул: оступился с камня в воду. А речка-то горная, и вода – не то что в море. Впереди сдержанно засмеялись.

Потом чей-то жалобный голос, кажется, Димки Снежкова сказал:

– Эй там, сзади? Поищите пилотку, пожалуйста. У меня ее веткой сняло.

– Подумаешь, пилотку сняло! Не голову ведь!

– Так Марья Александровна завтра и голову снимет, когда будем имущество сдавать.

– А она тебе зачем, голова-то?

Острят. Веселятся. Будто и не грустно никому. Алька тоже при случае может сказать что-нибудь смешное. Только все это так, для виду. Потому что этот вечер – последний.

И сейчас, мигая фонариками, идет восьмой отряд на последний свой "огонек". На маленькую костровую площадку, укрытую в зарослях дубняка.