Лидия Чарская - Большая книга новогодних историй для девочек

И Ольга Бецкая покоряла не только зрителей, публику, товарищей и подруг по театру, не только близких людей, но и чужих.

Даже в мастерской мадам Пике все – от величественной «самой» до апатичной болезненной Степы, вечно страдающей отеком ног, – все были очарованы этой женщиной. Даже на каменном лице никогда не улыбающейся Розы Федоровны мелькало некоторое подобие улыбки, когда Ольга Бецкая обращалась к ней с самой незначительной фразой, относящейся к примерке платья.

А о «самой» и говорить нечего. Если madam Пике и считалась с чьим-либо мнением из своих клиенток, то, безусловно, только с мнением Ольги Бецкой, обладающей огромным вкусом во всех отраслях искусств.

С Ольгой Бецкой «сама» никогда не решалась спорить ни по поводу фасона, ни цвета, ни наряда, мнение артистки оставалось всегда решающим. Еще бы! Она была единственною клиенткой, которою справедливо гордилась madam Пике. Ведь вся столица съезжалась смотреть Бецкую, поклонялась ей, ее таланту, любовалась ею, и в это время на ней были платья, вышедшие из модной мастерской мадам Пике!

Но если кто-либо готов был отдать самым бескорыстным образом жизнь за Ольгу Бецкую, так это была маленькая Ганя, или Глафира Архипова, девочка-ученица модной мастерской madam Пике.

С той минуты, когда Ганя, два года тому назад приведенная сюда в ученье уличной торговкой теткою Секлетеей, заменившей ей покойную мать и кое-как воспитавшей девочку на свои скудные нищенские гроши, увидела Бецкую, сердце бедной худенькой Гани дрогнуло от восторга.

Это было как раз в день ее поступления к мадам. Ганя как сейчас помнит все до мельчайших подробностей. Некоторые из швей насмешливо поглядывали на нее, Ганю, «неотесанную» девочку с улицы, посмеиваясь над ее неумением держать себя, над пугливостью, дикостью и нескладной речью.

Бойкие Анютка и Танюша приняли ее с откровенными насмешками и недоброжелательством. Первая откровенно заявила, что «не терпит тихонь», потому-де в тихом омуте черти водятся, а вторая, ни слова не говоря, пребольно ущипнула Ганю, когда сидела за обедом рядом с нею на кухне, и хихикнула ей в спину, мигая плутоватыми глазами.

– Это по обычаю. Обычай у нас такой! – с невинным видом объявила она, избегая укоризненного взгляда Гани.

«Сама» с места в карьер в первый же день накричала на новенькую, не успевшую ей подать чего-то, а Роза Федоровна пребольно выдрала за ухо Ганю, не смогшую распороть какого-то бесконечно длинного рубца.

И только Бецкая, примерявшая между двумя и тремя часами в этот день какое-то сложное платье для сцены, заметя новое, не виданное еще ею здесь личико ребенка с испуганными заплаканными глазенками, удивленно остановила на ней свои прекрасные глаза и спросила по-французски хозяйку:

– Что это, у вас новенькая, мадам Пике?

Все лицо француженки расплылось в улыбке. Все ее черные локоны, обильно снабжавшие вычурную прическу, казалось, пришли в движение при этом вопросе.

– Да-да, сударыня! Новенькая! Новенькая, но ужасно бестолковая, к сожалению.

– Но она еще так мала… Совсем крошка, – и Бецкая (и это помнит до мельчайших подробностей Ганя) приподняла за подбородок ее худенькое заплаканное лицо своими тонкими душистыми (ах, какими душистыми!) пальцами и наградила ее ласковым взглядом своих больших черных глаз, таких печальных и прекрасных. С минуту этот взгляд покоился на лице Гани, как бы изучая ее детскую рожицу со вздернутым носиком и покрытыми мелким бисером веснушек щеками.

И потом Бецкая проговорила, заставляя каждым звуком своего голоса таять ту ледяную глыбу отчаяния, ужаса и тоски, которая навалилась на маленькую душу девочки с минуты ее водворения в модную мастерскую:

– Не надо плакать, девочка, слезами горю не поможешь. Ты не отчаивайся: первое время трудно бывает работать среди чужих, на чужом месте… И мне было трудно, – добавила она с очаровательной улыбкой, которая мгновенно преображала ее усталое, нервное и как будто немолодое лицо, делая его молодым и прекрасным, – я вот привыкла, и ты привыкнешь, уверяю тебя, крошка!

Уезжая с примерки, уже одетая в черное котиковое манто, отороченное соболями, Бецкая вынула из своей собольей же гигантских размеров муфты плитку шоколада с изображением на ней летящего ангелочка и передала ее смущенной Гане.

– На, девочка, скушай за мое здоровье, авось послаще будет на душе! – и, потрепав по заалевшей от конфуза щечке Ганю, исчезла из мастерской, нарядная, благоухающая и прекрасная, как мечта или сказка.

Плитку у Гани в тот же час отняли Танюша с Анюткой и съели, хихикая и гримасничая у нее за спиною, но картинку с ангелочком девочке удалось спасти от них каким-то чудом; она спрятала ее подальше, как какую-нибудь драгоценность, и только иногда, когда никого не было подле, со всякими предосторожностями доставала свое сокровище, любовалась им и целовала картинку.

Разумеется, этот детский восторг, эти нежные ласки бедной девочки и ее порывы предназначались самой Бецкой, которая сумела зажечь горячее чувство к себе в сердце одинокого ребенка, отдавшегося ей с первой же встречи раз навсегда.

С тех пор прошло почти два года, а Ганино сердце вздрагивает всякий раз от счастья, когда в примерочную входит Бецкая. А когда артистка обращается с какой-либо незначительной фразой к девочке, Ганя считает этот день счастливейшим днем…

Сегодня особенно удачно сложились обстоятельства для маленькой Гани. Ольга Бецкая должна пробыть у них в мастерской не менее часа, по крайней мере. Ей шьют четыре платья сразу, и каждое требует особой тщательной примерки.

Говорят, эти платья шьются к новой пьесе, в которой Бецкая будет играть главную роль.

Маленькая ученица знает заранее, что ее кумир сыграет отлично и что платья выйдут удачно, и что Бецкая будет в них «ангелом» и «прелестью», каким никто не может и не смеет быть, кроме нее одной.

О театре Ганя имеет смутное понятие. Как-то раз, в далеком детстве, тетка Секлетея водила девочку в цирк «на верхи», но Ганя ровно ничего не вынесла от циркового представления, потому что барьер дешевых мест доходил ей как раз по самые брови, и она не могла видеть ничего происходившего на арене. Шум же, крики и пощечины клоунов, равно как и их шутки, скорее пугали, нежели потешали ее. И если бы не яблоко, предупредительно сунутое ей в ручонку теткой Секлетеей, она расхныкалась бы, наверное, среди их самого оживленного юмора.

Но театр, по мнению Гани, – совсем другое дело. Их мастерицы рассказывали не раз о театре, где бывали изредка в дешевых местах, а иногда и в даровых, когда участвовала Бецкая, предлагавшая иногда билеты-контрамарки молодым девушкам.

Ганя с завистью смотрела на счастливиц. Как ей было не завидовать им! Они видели Бецкую, ее добрую волшебницу, ее «ангелочка-душоночка» на сцене! А когда на следующий день после таких посещений театра мастерицы оживленно рассказывали про спектакль, Ганя жадно ловила каждое слово, относящееся к ее кумиру. Сердце ее дрожало от восторга, когда девушки хвалили Бецкую, восхищались ее игрою, красотой, голосом и рассказывали об овациях, сделанных ей публикой.