Юлия Яковлева - Волчье небо. 1944 год [litres]

– Глянь. Что думаешь? Ловушка?

Мишка наклонил морду. В выпуклом глазу отразилась малиновая горка. Мишка осторожно взял Бобку за ребро ладони. «Бдит», – затаил дыхание Бобка. А мишка опрокинул Бобкину руку, как ложку, и высыпал все разом себе в пасть: ам!

И принялся чавкать.

Бобка онемел.

Из пасти пахло ягодным соком. Вид у мишки был довольный. Он прожевал, проглотил. А потом заявил:

– Еще. Дай.

Бобка опешил.

– Ну ты…

– Дай! – схватил его за штанину мишка, затопал ножками. – Дай! Дай! Хочу-у-у-у-у!

Бобка не мог себе поверить. Где-то он это уже слышал.

– Хочу-у-у-у-у!!! – хныкал мишка. – Да-а-а-а-ай.

Где-то он это уже видел. Не где-то. А в их подъезде. И во дворе. Много раз. Каждый раз, когда соседка выводила гулять Максима.

Мишка опрокинулся на спину, стал сучить и колотить лапами.

– Да-а-а-ай!

Догадка впилась в Бобку, как ядовитая индейская стрела. Яд стал растекаться по телу. «Да-а-а-а-ай! Да-а-а-а-ай!» – било по ушам.

«Конечно, – с ясностью ужаса осознал Бобка. – Ведь я его только что сделал».

Сердце оторвалось. Забилось в горле. Бобка сглотнул.

Так. Думать о хорошем – велел он себе. Мишка ходит. Мишка говорит… Отдельные слова. На этом хорошие мысли кончились.

Осталась одна:

– Что я натворил… – прошептал Бобка.

Новый мишка не мог посоветовать, указать, предупредить, выручить, научить, найти дорогу. Не мог отвести к Тане, а потом вывести их обоих отсюда. Живыми. Мишка не знал, что делать.

Мишка был маленьким.

В переводе на человеческий возраст мишке было года два. Самое большое – три.

Онемели руки, подкосились ноги. Бобка сел, где стоял. Воздух вышел. Спина опала. Бобка закрыл лицо руками.

«Да-а-а-ай» тут же оборвалось. Теперь тишину расчерчивали только гудящие пунктиры насекомых.

Щипало глаза. Вдохнуть не получалось. Хотелось остаться в темноте рук навсегда.

Кто-то потрогал его за колено.

– Отстань, – выдавил Бобка.

Кругло постучал по тыльной стороне ладони. Злость закипела вмиг. Хотелось пнуть, чтобы мишка улетел в малиновые кусты. Бобка мазнул по глазам рукавом, подбирая влагу. Отдернул руки.

– Что тебе?

Глаз и пуговица таращились ему в лицо:

– На ручки.

Мишка протягивал лапы.

Которые Бобка сам вырезал из ситцевого фартука. Которые Бобка сам тщательно прошил стежком «козлик». Которые Бобка сам набил вынутой из матраса ватой.

Жалость и вина сдавили Бобке сердце. «Он же не просил, чтобы его делали».

Бобка протянул свои. Мишка подтянулся, припал, ткнул морду Бобке в шею и затих.

Бобка поднял руку и погладил туго набитую спинку.

Все, что он теперь мог, он должен был – думать, решать, делать – сам.

Сару Майор вытащил из окошка за шиворот, как котенка. Поставил на ноги. Она одернула платье, тут же схватила Шурку за руку, спряталась за нее, показывала лишь краешек лица – наблюдала за незнакомцем в форме.

– Ну ты и компанию с собой приволок, – недовольно заметил Майор.

Елена Петровна стояла, скрестив ноги: стыдливо прикрывала одной дырку на колене другой.

– Виноват, вы в туалет хотите? – безжалостно поинтересовался Майор. Елена Петровна стала цвета знамени гвардейского полка.

– Да и вы, гляжу, не один, – парировал Шурка. У парапета поблескивал черный автомобиль. Капли тряслись на его лакированных крыльях. В окошке водителя маячила рожа: будто пенек с сучком-носом.

– А, считай один. Это же Ложкин.

Увидев, что на него смотрят, водитель заглушил мотор. Тут же, словно сняли покров, стало слышно сдавленное рычание. Рычали двое. В арке. Так, как это делают кошки: подвывая животом. Шурка различил в свежем речном воздухе запах тухлятины. Елена Петровна вытаращилась, попятилась, пока не уперлась задом в ограду.

– Вижу, прошлая встреча прошла в теплой дружественной обстановке, – прокомментировал Майор. – Ну вы даете. Сразу драться.

– Вы, я погляжу… – настырно начала Елена Петровна.

Майор вынул из-за отворота шинели бумажку. Смял, скатал. Пульнул в темноту.

Из арки ответило шипением.

– Это же совсем котята.

– Котята? – не поверил Шурка. Прислушался к темноте в арке. Мягкая возня. Шуршал бумажный шарик.

Бах! – вздрогнули все трое. Водитель молодцевато выпрыгнул, хлопнул дверцей – в тишине ночи звук этот грянул, как выстрел.

Водитель вытянулся во фрунт:

– Гвардии ефрейтор Ложкин.

Выкатил грудь, показал медали. Под погоном торчала свернутая пилотка.

– Молодец, Ложкин, – Майор оглядел его, будто видел впервые (Ложкин смотрел вперед, не мигая). Похвалил. – Как говаривал один царь, не помню, какой по номеру, – царей этих больше, чем собак в ленинградском уголовном розыске… Солдат должен иметь вид лихой и придурковатый. Чтобы своим разумением не смущать начальство. А вообще, горячо рекомендую: жулик, каких поискать.

– На себя посмотрите, – пробурчал Ложкин.

– Дисциплинка… А ну! Смир-на!

Ложкин хлопнул себя руками по бокам. Еще больше выкатил грудь. Глаза сделал стеклянные. Очевидно оба ломали какую-то свою давнюю комедию.

Елена Петровна глядела круглыми глазами. Губы были сжаты в нитку, она подвывала, не размыкая рта: «Ы-ы-ы-ы-ы». «Сейчас опять захохочет. Еще не хватало», – подумал Шурка. Сара так и показывала из-за Шурки лишь висок и черный глаз.

– Извините, – вмешался Шурка. – Скоро полночь.

Майор отмахнулся:

– Полночь настанет, когда я скажу. Головной убор, – прицепился он к Ложкину. Тот засуетился, вынул пилотку, развернул, пристроил на голову, подернутую рыжеватой, как задок у шмеля, щетиной.

– Вот так, – успокоился Майор. – А то что подумают гражданские.

Шурка закатил глаза. Майор его передразнил. Шурка хотел было надуться, но решил сделать вид, что не заметил.

Ложкин подскочил к автомобилю. Распахнул дверцу на заднее сиденье.

– Прошу, – пригласил Майор. И тут же придержал Шурку за плечо. – Женщины и дети вперед.

Шурку обожгла досада. «Умеет же он задеть». Елена Петровна торопливо полезла внутрь. Она бы и в канализационный люк полезла. И в водопроводную трубу. Хоть куда. Только бы подальше от рычания, от запаха тухлого мяса, от «котят». Опасливо перебралась к ней Сара.

Шурка захлопнул за ней дверцу. Сейчас он ему докажет.

– А я на подножку прицеплюсь. С ветерком.

Майор обогнул его, повернул хромовую ручку, раззявил квадратную дверцу и очень серьезно сказал только:

– Сядь. Внутрь.

Шурка понял, что он не шутит. Сел. Дверца захлопнулась. Сиденье рядом поскрипывало. Шурка обернулся. Понял, что это трясется Елена Петровна. Зубы у нее постукивали. Сара прижимала к себе куколку.

Майор плюхнулся рядом с водителем, вытянул из-под себя полу шинели. Ложкин повернул ключ. Машина затрясла их всех. Зажглись, встали впереди, показав булыжную мостовую, два конуса света. От них метнулись глубже под арку две тени. Шурка успел заметить круглые огоньки глаз. Ложкин крутанул руль, зашлепал, перехватывая ладонями по дуге. Одноглазый Майор успел схватиться за кожаную петлю, что болталась у самого его виска. Все повалились налево, стукнулись плечами. Ложкин заложил другой поворот. Все повалились направо, стукнулись еще раз. Потом опрокинулись назад, вдавив кожаную спинку. Машина полетела вперед. Выскочила на простор Дворцовой площади.