Радий Погодин - Утренний берег

Они сделали печурку. Они сделали не одно колено, а целых три. Трубу они соорудили широкую, на голландский манер.

— Агрегат тепла, — сказал Анатолий.

— Монумент, — сказал Кирилл.

— Это еще не все, — сказал Гришка. — Ее еще обмазать и просушить нужно.

Третье утро вошло в домик тихо и неожиданно. Оно дрожало вокруг кисейным туманом.

Третье утро заполнило домик запахом трав. Этот запах пересилил запах глины, запах старой известки.

— Тишина, — сказал Кирилл.

— Скоро радио заговорит, — сказал Анатолий. — «С добрым утром, дорогие товарищи». — Анатолий оглядел стены.

— …Вы не беспокойтесь, — перехватив его взгляд, заявил Гришка. — Я вам радио проведу. Тогда у вас совсем как у людей будет.

Печка, обмазанная глиной, стала совсем красивой.

Гришка приволок охапку хвороста. Кирилл и Анатолий пошли к роднику мыться.

Они поливали друг друга из ведра, шлепали себя по бокам, приглушая тем самым гордую усталость. Они не заметили, как подошел председатель колхоза. Вместе с ним застенчиво трусил невысокий мужичок в полосатой рубашке, застегнутой до самого ворота.

— Вот, — председатель кивнул на своего спутника. — Здравствуйте… Печник вчерась прибыл. Если, конечно, договориться с ним.

Печник скромно улыбался.

— Работы у меня много. Все поперед других хотят. От этого цена. И еще цена от колен зависит.

Анатолий осмотрел печника с головы до пят. Кирилл сделал то же самое, в обратном порядке.

— Да, — сказал Анатолий, — конечно, в колене все состоит…

— И еще смотря какую печку. — Мастер переступил с ноги на ногу. — Печки ведь разные бывают. Русские бывают, хлебы печь. Голландки, они для тепла больше. Буржуйки еще…

— Это для фасона, — подсказал Кирилл.

Печник мягко поправил его:

— Для уюта… Буржуйка, она…

— Нам вот такую, — перебил печника Анатолий. Он шумно раздвинул кусты и показал на крышу. В этот момент труба выбросила густой клубок дыма. Дым покружился вокруг каемки, побелел и побежал веселой струей вверх.

Печник замигал. Глаза у него забегали, пальцы зашевелились. Он сразу весь пришел в движение, словно прислонился к горячему.

На порог дома вышел Гришка, перепачканный и усталый.

— Ты?.. — спросил председатель.

— Мы… Это мы вместе, — испуганно ответил Гришка. Но, почувствовав, что никакой трепкой это дело не угрожает, Гришка приосанился и с ухмылкой глянул на печника.

Труба дымила. Домик, казалось, плыл вдоль лесистого берега. Он будил лесную чащобу, пугал тишину своим веселым, обжитым видом.

Лестницы после ремонта, хоть мой их со щелоком, хоть веником три, всегда белые, будто покрыты инеем. Рамы выкрашены. Перила покрыты лаком.

Люди ходят по чистым лестницам осторожно, как по коврам. Вдыхают запах, от которого щекочет в носу, улыбаются и придирчиво разглядывают потолки.

Кошки чистых лестниц не любят. Они шипят по-змеиному и убегают в подвалы разыскивать темные, плесневелые закоулки. Пауки и мокрицы дохнут на чистых лестницах от тоски и досады.

Рэмка прыгал со ступеньки на ступеньку.

— Красота, даже плюнуть стыдно.

А это что?

На стене, по розовой, еще не просохшей как следует штукатурке, кто-то нацарапал гвоздем:

Валерка и Рэмка + Катя = любовь.

Возле надписи стоял Рэмкин друг, Валерка.

— Как это люди сразу обо всем узнают?

— Чего узнают?! — вскипел Рэмка. — Надо уничтожить это быстрее, пока никто не видел.

Рэмка притащил со двора увесистую кирпичину, но Валерка остановил его.

— Чувства не нужно скрывать, — сказал он. — Это набрасывает на них тень.

— Какую еще тень?

— Ну, тень — и всё. — Валерка был на семь месяцев старше Рэмки. Возраст давал ему преимущество в дружбе. — Надо быть выше. — Он вытянул шею, печально закатил глаза и уселся на подоконник.

— Пожалуйста, — бормотал Рэмка. — Можешь. Пусть про тебя на всех лестницах пишут.

Рэмка ударил углом кирпичины по тому месту, где было написано его имя. Большой пласт штукатурки обрушился на пол. Рэмка растоптал его, наследил по всему полу.

— Пусть над тобой все ребята смеются. А я тут при чем? Я еще не свихнулся и не спятил. Выдумали еще!.. — Он слизнул осевшую на губы белую пыль и сплюнул.

— Знаешь, как я волнуюсь, — сказал Валерка. — Тебе хорошо, ты толстокожий… Ты хоть что-нибудь чувствуешь?

— Чувствую… Спина чешется. — Еще Рэмка чувствовал голод. — В следующий раз хлеба возьму, — решил он, усаживаясь рядом с Валеркой.

Запах известки сушил горло. Рэмка угрюмо разглядывал крашеные двери, почтовые ящики, таблички над электрическими звонками и странную надпись на листке картона: «Толстопятовой стучать». Кто-то добавил под ней другую: «Только не громко!» Потом Рэмка сообразил, что Толстопятова — это Катина мама. Почему к ней нельзя стучать громко и вообще зачем стучать, когда можно звонить? И чего это люди так любят надписи? Рэмка глянул на стену, где были нацарапаны их имена. Сейчас там зияла большая выбоина, торчали лучина и ржавые гвозди. Стену из-за дураков испортил. Рэмка опустил голову. Ему очень хотелось уйти.

Вдруг Валерка толкнул его локтем.

— Идет!

Катя шла по двору и что-то про себя напевала. Она вообще напевала часто. Платье на ней голубое, с вышивкой по подолу. В косах два больших банта.

«Красивая, — тоскливо подумал Рэмка. — Вот ведь какая, специально бантов понацепляла».

Валерка соскочил с подоконника, расправил рубашку, пригладил волосы, потом снова сел, покусал ноготь.

— Что делать, Рэмка?.. Может, удерем, а?

Рэмка еще раз сплюнул на чистый кафель.

— Была бы моя воля, я бы ей влепил парочку шалабанов, — пусть с нашего двора убирается. А то ходит тут с бантами…

Валерка опять соскочил на пол.

— Рэмка, а что я ей скажу?

— Девчонки испугался! Да я ей хоть что скажу. Хочешь?

— Я сам, ты все испортишь.

Первым перед Катей предстал Рэмка. Он оглядел ее исподлобья, сказал:

— Стой! — и поддал ногой кусок кирпичины, забил его в лунку под водосточной трубой.

Валерка вышел из-за его спины. От волнения он закатал рукава.

Катя попятилась.

Рэмка по привычке ухватил ее за косу.

— Стой, тебе сказано.

Валерка начал разговор:

— Катька… — он хрюкнул от волнения, побагровел. — Катька…

Девочка подняла на него синие испуганные глаза, всхлипнула:

— Я же вам ничего плохого… — и бросилась наутек, оставив в Рэмкином кулаке белый шелковый бант.

— Это все ты! — прошипел Валерка, надвигаясь на товарища. — Это ты ее напугал. Отдавай сюда бант!.

— На́, подавись. — Рэмка швырнул ему свой трофей.

Родители бывают разные. Одни отнесутся к потере банта спокойно, другие поднимут шум и гвалт на весь дом. Которые из них лучше, судить детям, когда дети вырастут.