Константин Кислов - На узкой тропе [Повесть]

Позавтракать и напиться чаю они так и не успели. Поезд, сбавляя бег, подходил к станции. Саитбаев не стал ждать его полной остановки, кивнул головой учителю и вышел из купе.

После ночного визита Гузархана Алихан уже не мог заснуть. Он вышел из худжры, сполоснул из кумгана лицо и руки и принялся за работу.

Ребята спали, спасаясь от комаров под легким пологом — пашшаханой. Алихан не стал их будить. Из головы не выходила мысль: почему Гузархан бросил нож и убежал? Что с ним случилось? Не мог же он испугаться спящих детей? Что ему дети, если он никогда не имел и не знал их? Дети и дом не для него… «В доме и в семье — зло», — вспомнил он слова, не раз слышанные от своего бывшего пира. Теперь, когда «шайтаны» знают, где он и что с ним, они не оставят его в покое…

Но вот поднялись ребята. Надо покормить их.

— Зачем не разбудили нас, Душанба-ака? Мы теперь меньше успеем сделать… Вчера и позавчера мы просыпались раньше, — поздоровавшись, с легкой обидой проговорил Иргаш.

Алихан не стал спорить. Он молча принялся за свой завтрак. Против него, на циновке, сидел Саидка. На нем не было его замызганного халата и дервишской шапки — свое одеяние он скинул в тот же день, когда вернулся из тугаев. Скинул и забросил за штабель сухих кизяков у себя во дворе. Волосы ему остриг Иргаш, не так уж ровно, как бы это сделал парикмахер, зато теперь не торчат грязные вихры. Федя отдал ему совсем еще новую тюбетейку. Ромка — штаны и рубашку. Саидка стал неузнаваем, неузнаваемы стали его глаза, улыбка. А Душанба, глядя на него, все больше тревожился. Он не хотел рассказывать ему о встрече с Гузарханом, но был уверен, что и за Саидкой отныне будет ходить опасность. А вот как устранить ее, он не знал и поэтому тревожился.

В полдень за Саидкой пришла сестренка Рано и сказала, что его зовет мать. Алихан отозвал Саидку и, придерживая за плечо, тихо, едва скрывая волнение, сказал:

— Будь осторожен, Саиджан. Понял ты меня?

Саидка только моргал глазами: почему Алихан так встревожился, ничего ведь не случилось.

— Еще раз прошу тебя, дружок…

Саидка мотнул головой и, толкнув сестренку, пошел за нею.

К вечеру, когда уже разошлись ребята, в саду появился Джура Насырович. Алихан радостно вскрикнул и схватил руки учителя. Учитель тоже обрадовался встрече.

— Все ли у вас хорошо, Алихан-ака? — спрашивал он. — Здоровы ли вы? Устали?

— Ой, Джура-ака! Я здоров и чувствую себя хорошо. Очень рад за вас, что вы вернулись! Раны больше не беспокоят?

— О, врачи теперь такие волшебники! Посмотрели, пощупали и сказали: ни-ни!

Они прошли в беседку и сели. В саду уже появились птицы, отдохнувшие от дневного зноя, и робко пробовали голоса, чтобы затем не умолкать до полуночи.

— Не успел приехать и так много узнал хорошего. Тургунбай-ата рассказывал мне о вашем походе в тугаи. Заслужить похвалу старого партизана — надо быть действительно очень смелым. Он не разбрасывается словами.

— Ничего хорошего мы не сделали, Джура-ака, — печально склонил голову Алихан. — Тургунбай-ата достоин уважения, но он преувеличивает. А вам скажу: не уверен я, что все это благополучно кончится.

— Что вы имеете в виду? — насторожился учитель.

— Этот самый наш поход может вызвать злобу и месть «волосатых». Сумасшедших не судят — они очень хорошо усвоили эту часть закона.

— Да?

— Конечно. Мадарип-ишан это испытал на себе. А когда ему удалось — сказал: «Душевная болезнь — наша охранная грамота. Не стыдитесь ее». И вот с тех пор…

Насыров вспомнил Саитбаева и пожалел, что того нет рядом.

— Мне все-таки надо пойти и рассказать, — тяжело вздохнул Алихан. — Не хотелось… Но вижу — больше нельзя откладывать. Боюсь, что может что-нибудь случиться. А что касается меня — будь что будет, я заслужил…

— Верю вам, — тихо сказал учитель. И опять подумал о Саитбаеве — как он хотел видеть его в эту минуту! А вдруг совет, который он собирался дать, окажется неподходящим и помешает делу? Но почему он, Саитбаев, тогда сам не сказал о Душанбе, не предупредил, что можно и чего нельзя. Такой человек, как Саитбаев, ничего не мог упустить из виду, не имел права…

— Если вы решили отказаться от этих жалких фанатиков, от всего прошлого, следует сказать главное, Алихан-ака. А главное, как я его понимаю, надо сказать открыто, полным голосом, чтобы все слышали. Понимаете?

— Не совсем.

— Послушайте меня, Алихан-ака, я ваш друг и не желаю ничего вам плохого. Вы никогда не думали о том, чтобы написать в газету?

— В газету?..

— Да, да, именно в газету, — убежденно продолжал Насыров. — Ее прочтут все, среди читателей окажутся и те, кто еще верит духовникам. Будут и ваши… — вырвалось у Насырова, но он тут же поправился, — те… знакомые… И хорошо, если они почитают статью. Это, Алихан-ака, будет здорово! Подумайте хорошенько. Я помогу вам, Алихан-ака, — почему-то прошептал он. — Вы начните, а потом вместе подумаем. Получится хорошо, уверяю вас.

Алихан ничего не сказал. Помолчал. Потом, как будто на что-то решившись, крепко пожал руку Насырову.

Федя заметил его на большом перекрестке в Маргилане и сразу же вышел из автобуса, в котором ехал из Ашлака в Фергану. Рауф-хальфа сидел возле арыка, держа на коленях петуха. Укрывшись за стволом тополя, Федя стал наблюдать за стариком. «Быстро он возвратился из Коканда, — подумал Федя. — Наверно, удрал…»

Рауф-хальфа сидел, не двигаясь, и, казалось, дремал. Но это только казалось. На самом деле, прищурив глаза, он внимательно поглядывал по сторонам, разглядывая прохожих, сновавших туда-сюда по шумному перекрестку.

Но вот он неожиданно поднялся и пошел в сторону базара.

Рауф-хальфа остановился возле старой мечети, в которой теперь размещался красильный цех какой-то артели. Он потряс жестянками, из-за угла показался сторож — старый и однорукий, с кривым ножом на поясе. Поглядел, покачал осуждающе головой и что-то сказал старику. Слов Федя не расслышал, он только заметил, как Рауф-хальфа плюнул, повернулся и зашагал прочь. Однорукий караульщик, покачивая головой, глядел ему вслед.

А Рауф-хальфа шел теперь по избитой копытами обочине гладкой ашлакской дороги.

«И куда это он путь держит? — думал Федя. — А я теперь за ним, как нитка за иголкой… Вот и Ашлак показался — значит, отмахали уже километра четыре».

Рауф-хальфа начал раскачиваться, как пьяный, и, шатаясь, свернул на ту улицу, где живет Саидка. Остановился возле калитки и постучал в нее кулаком. Не дождавшись ответа, зашел во двор. Федя, забравшись на дувал, быстро вскарабкался на шелковицу, поднявшуюся над крышами кибиток. Отсюда очень хорошо виден весь Саидкин двор. А вот и он, Саидка — почти голый, в одних штанах, заляпанных глиной и засученных выше колена. Руки и ноги у Саидки тоже в глине, перемешанной с соломой. Рауф-хальфа подошел к Саидке, что-то сорвал с его худенькой черной шеи и быстро спрятал себе за пазуху. А Саидка стоял с растопыренными руками, удивленно глядя на него. Так и стояли они друг против друга несколько минут. Федя не слышал их разговора, но уже сама встреча старика с Саидкой настораживала.