Константин Кислов - На узкой тропе [Повесть]

— Что с вами, дедушка?! — испугался Иргаш. — Ничего нет смешного, а вы смеетесь?

— Не волнуйся, внучек, — успокоил старик. — Все идет так, как должно быть…

Душанба замолчал, и лицо его опять стало непроницаемым. Теперь он не шатался из стороны в сторону, а, опустив голову, шел спорым, широким шагом, как будто торопился узнать, что будет там, куда ведут его старик и мальчишки.

— Дедушка, почему вы смеялись? — спросил Иргаш с обидой.

— Смотрю, как первобытный человек шагает по колхозной земле, и смеюсь. В кино и то не увидишь такого. Тебе разве не смешно? — серьезно ответил Тургунбай-ата.

— Нет… Ромка, тебе смешно? — повернулся он к другу.

— Чего тут смешного? — нехотя отозвался Роман.

Старик нахмурился и, перекинув за спину винтовку, которая все еще была у него в руках, задумчиво почмокал губами.

— Правильно говорите: ничего нет смешного. Плачевно… Хм… и мне не смешно. Противно… — проворчал дедушка и пятками ткнул в бока ослика. — Противно глядеть, — повторил он в грустном раздумье.

А над степью уже нависал вечер. Солнце, полыхая последним пожаром, опустилось на черные холмы и все глубже зарывалось в землю. Дедушка Тургунбай, поеживаясь от свежего ветерка, сорвавшегося с гребня косогора, запахнул халат. Душанба только передернул плечами — у него не было халата.

На окраине кишлака Ашлак их ждали учитель Джура Насыров, доктор Мирзакул и Федя Звонков, взволнованный долгим отсутствием друзей.

— Чего так долго? — недовольно сказал он.

— Задержались немного, — многозначительно подмигнув, ответил Роман.

Доктор Мирзакул, покачивая головой, разглядывал раны на теле Душанбы, учитель смотрел на волосатого человека с растерянностью и удивлением.

Дождавшись окончания осмотра, учитель подошел к Душанбе и заговорил с ним. Тот молчал, точно был глух или не понимал языка. Учитель повторил свой вопрос по-таджикски, затем по-арабски, по-русски. Душанба молчал и глядел куда-то в пустоту бездумными, ничего не видящими глазами. Когда учитель прикоснулся к нему рукой, он подпрыгнул и закричал. Затем упал на землю и забился в припадке.

— Да-а, ничего не понимаю. Или он очень болен, или… Его надо отвезти в Коканд, — озабоченно сказал доктор. — Там его посмотрят специалисты, невропатологи.

Проучившись три зимы, мальчишка бросил школу. Как ни старался Джура Насырович посадить Саидку за парту — ничего не получалось. Да и как могло получиться? Отец Саидки, по прозвищу Муслим-дивона [3] Дивона — сумасшедший, помешавшийся на религиозной почве ( узб. ). , нигде не работал, ходил от кишлака к кишлаку и жил подаяниями. В своем кишлаке он появлялся обязательно увешанный пустыми консервными банками, высушенными тыквочками, пучками конских волос, бормоча несусветную чушь. Саидку отец заставлял исполнять роль поводыря, что не могло не наложить отпечатка на характер мальчика. Держался он обособленно, а если встречался с ребятами — старался обойти стороной и никогда первым не ввязывался в разговоры, а тем более в игры. Больше всех он боялся Иргаша, его слов, пропитанных горечью.

— Эх, ты… В музей тебя посадить надо вместе с отцом и с жестянками…

Когда доктор Мирзакул осматривал на окраине кишлака Душанбу, Саидка сидел на крыше своей кибитки и все видел. Никто не заметил тогда Саидку. А он, прижавшись к дымоходу, внимательно следил за тем, что происходило внизу. И как только услышал приговор доктора отвезти Душанбу в Коканд, неслышно соскользнул с крыши и юркнул в кибитку.

…На рассвете Федя Звонков, у которого заболела мать, погнал в стадо корову и встретился с Саидкой. Тот, завернувшись в рваный халат, пробирался вдоль полуразрушенного дувала.

— Эй, куда нос навострил?! — крикнул Федя.

Саидка, состроив рожу, исчез за дувалом. Федю такое поведение Саидки не удивило, однако он заинтересовался, что же будет дальше. Беспечно помахивая хворостиной, Федя свернул за угол и стал наблюдать за проломом в дувале, где укрылся Саидка. Долго ждать не пришлось. Сперва появилась засаленная тюбетейка, потом настороженные Саидкины глаза. Не увидев Феди, Саидка вышел из укрытия.

— Ясно, — прошептал Федя. — Скрывается… А почему? Меня испугался? Я никогда пальцем его не трогал. Надо проследить, почему он скрывается.

В дорожной, пока еще не горячей пыли купалась парочка хохлатых удодов. Федя обошел их стороной — так хотелось понаблюдать за осторожными птицами, но Саидка, миновав последнюю кибитку, свернул на тропу, которая вела в поле. На чумазом лице его трепетала улыбка. Чему он радовался? Может быть, тому, что удалось обмануть Федю? Тропа шла по краю сухого арыка. Это было хорошо: заросли черной полыни скрывали Федю. Так они прошли километра два. Саидка поднялся на бугор, поглядел по сторонам и, свистнув, чтобы спугнуть любопытных сусликов, направился к кишлаку Павульган, который начинался сразу за тутовой рощей. Федя прибавил шагу. Он решил срезать дорогу напрямик и сократить разделявшее их расстояние. Но Саидка, как только подошел к первому домику, оглянулся и ловко вскочил на дувал, а с него — вниз.

— Обманул! — растерянно произнес Федя. — Наверное, заметил… Вот беда! Ищи теперь его по чужим дворам…

Федя хотел уже повернуть домой, но услышал громкий разговор за дувалом, куда спрыгнул Саидка. Отыскав в глиняной стене щель, он припал к ней глазами и увидел айван, где сидели, о чем-то разговаривая, две старые женщины. Третья возилась возле тандыра, подкидывая в его дымящуюся пасть сухую гузапаю. Но где же Саидка? Пройдя несколько шагов вдоль дувала, Федя опять отыскал трещину и увидел Саидку. Под старой урючиной, на кошме, сидел старик в черном халате, а подле него — Саидка! Рябое лицо старика с редкой, словно выщипанной бородкой было красным и рыхлым. Он слушал Саидку, что-то жуя и покачивая головой. Рядом с массивной фигурой старика Саидка казался мышонком, попавшим коту в лапы. Федя не мог расслышать, о чем говорил Саидка — он говорил шепотом, а когда голос Саидки звучал сильнее, старик обрывал его повелительным жестом. Саидка почтительно кланялся и говорил тише. Затем старик поднялся с кошмы. Ухватив за плечо Саидку, он сунул ему в руки горсть кишмиша и кусок лепешки.

— Поешь и ложись отдыхать, — сказал он хрипловатым басом. — Ты рано поднялся, сын мой, и заслужил, чтобы хорошо отдохнуть. А потом… Потом мы с тобой будем читать святой коран. Всегда помни: нет лучше книги той, которую сотворил пророк…

Это все, что услышал Федя. Проводив Саидку в дом, старик вернулся, прилег на кошму. Федя посидел немного в раздумье и пошел домой: ему больше нечего было здесь делать.

На бахче в эти дни было скучно. Никто не появлялся, а Тургунбай-ата привык, что возле него всегда были люди, и не просто люди — собеседники. Он даже перестал ловить перепелов и слушать их незатейливые песенки. Перестал готовить для себя пищу и жил одним лишь кок-чаем и черствыми лепешками. Из ума не выходил тот голый человек, которого ребята назвали Душанбой. Откуда он появился здесь, вблизи бахчи? Что привело его сюда? И тот ли он, за кого принял его старик под горячую руку? Все это очень беспокоило старика. Как и в тревожную пору басмачества, он теперь не расставался с ружьем. Бродил по бахче, словно кого-то выслеживал.