В. Козлов - Орлята [Рассказы о пионерах-героях]

— Ну и здоров же ты спать, юнга, — проговорил Куликов сквозь смех. — И на подъем тяжел. Стотонным краном от подушки не оторвешь. — Потом вдруг стал сразу серьезным и скомандовал:

— На зарядку становись! Учти, это все уже наяву происходит, юнга.

Алька выскочил из-под одеяла и начал быстро одеваться. Он никак не мог оторвать глаз от груди Куликова, но не мог и не спросить:

— Так, значит, вы — герой?..

— Герой, герой, — опять весело закричал Куликов. — И ты станешь героем, если не будешь долго под одеялом нежиться. Марш на зарядку!..

Алька, оглядываясь на Куликова, заторопился к трапу.

После зарядки и умывания был подъем флага. Вся команда построилась вдоль борта корабля. И на соседних катерах, которые стояли далеко один от другого, команды тоже строились к подъему флага. Алька стоял «на левом фланге» и не сводил глаз с героя.

«Надо спросить, как он совершил подвиг», — подумал Алька, но в это время на палубу вышел командир бронекатера — лейтенант Чернозубов. Вахтенный Куликов подошел к нему четким шагом и доложил: — Товарищ лейтенант, команда бронекатера-92 построена к подъему флага.

Командир поздоровался с командой и, выйдя на середину, скомандовал:

— На флаг смирр-но! Флаг поднять!

Алеша Куликов стоял уже у мачты и, как только раздалась команда, стал поднимать флаг. Замер весь экипаж в строю. Командир поднес ладонь к козырьку, отдавая честь корабельному знамени.

В крошечной кают-компании с узеньким столиком, привинченным к полу, и такими же узенькими диванчиками вдоль стен — страшно тесно. Сидеть за столом приходится, плотно прижавшись друг к другу. Но никто из команды на эту тесноту не в обиде. Даже наоборот, как-то дружнее и веселее за столом, будто собралась здесь одна семья.

Алька сидит тихо-тихо, зажатый между старшиной разведчиков Канареевым и старшиной комендоров Насыровым. У Насырова очень трудное имя-отчество: Набиюла Насибулинович. Алька для тренировки произносит его про себя по слогам. Получается, но только потому, что по слогам и медленно. Быстро такое имя не выговоришь. Впрочем, по уставу, утешается Алька, все равно надо обращаться к Насырову: товарищ гвардии старшина первой статьи.

Насыров очень хороший человек. Это видно по глазам. Они у него добрые и внимательные. Насыров — не только командир отделения комендоров, он еще парторг катера. Все его очень уважают, и даже лейтенант Чернозубов с ним советуется, как проводить ремонт, кого послать принимать боекомплект.

Катер только вчера, перед тем как Алька попал на него, вернулся с боевого задания. В бою вражеским снарядом была повреждена носовая башня, пулями и осколками изрыта вся надстройка. Алька сам видел пробоины. Взрослые говорят о том, как заделать их, и Алька сидит тихо-тихо, чтобы, не дай бог, его не попросили покинуть кают-компанию, где идет такой серьезный разговор об автогенной сварке, о металле, снарядах.

Но взгляд Чернозубова задерживается на Альке, и командир говорит:

— А с тобой, юнга, мы поступим так: будем учить тебя на сигнальщика. Кроме того, ты — правая рука вахтенного. Договорились?

— Договорились! — Алька хочет встать, но это ему не удается из-за тесноты. Да и командир машет:

— Сиди, сиди, юнга.

Опять разговор переходит на катерные дела. Но Альке уже не до них. «Как же так? Сигнальщик… Помощник вахтенного… Значит, до оружия его так-таки и не допустят? Юнга, юнга», — с досадою думает он. Толку ли в этом звании, если с ним по-прежнему обращаются, как с ребенком! Нет, видно, не дождешься справедливости от взрослых…

Потолок низко навис над беседующими, и, чтоб не было душно, дверь на палубу оставили открытой. Альке не везет: в самом интересном месте разговора, когда взрослые стали вспоминать подробности последнего боя, через эту дверь с палубы доносится голос Куликова:

— Юнга Ольховский, ко мне!

Альке смерть как не хочется уходить из кают-компании, и он секунду медлит, чтобы дослушать, чем же все кончилось. Но лейтенант Чернозубов вдруг умолкает и лезет в карман за портсигаром. Разговор прерывается. Никто не смотрит на Альку, даже отец, который сидит напротив. Но Алька вдруг понимает, что за ним наблюдают и ждут, как он поступит. Алька мучительно краснеет и говорит Канарееву:

— Разрешите выйти, товарищ гвардии старшина второй статьи.

— Пожалуйста, юнга, — отвечает равнодушно Канареев и встает, чтобы выпустить Альку из-за стола.

Алька выходит на палубу и уже не видит, как вслед ему тепло улыбаются сидящие за столом.

Куликов держит в руках половинку красного кирпича.

«И зачем здесь, на боевом корабле, этот кирпич?» — с досадой думает Алька.

Но Куликов, как ни в чем не бывало, говорит:

— Позавтракал? Ну тогда начнем нашу боевую подготовку. Будем морскую науку изучать, — Куликов протягивает Альке кирпич: — Хорошенько растолки его и продрай рынду, — он показывает на колокол, висящий на самом носу катера. Рында совсем позеленела за время похода. — А потом я научу тебя, как отбивать склянки. Ясно?

— Ясно, — вздохнул Алька.

Чего уж тут неясного. Не видать ему постоянного дела, как своих ушей.

Натолок Алька кирпичного порошку. Трет рынду, придерживая рукой ее язык, чтобы не бухнула ненароком раскатистым звоном на всю реку, а самому ох как тошно.

И правда, чего ради он на катер стремился? Чтоб воевать, чтоб отомстить проклятым фашистам за все, а тут три эту позеленевшую медяшку… Ведь этак он к следующему походу не успеет изучить пулемет и будет «пассажиром» на боевом корабле. Единственным «пассажиром»!..

Горько Альке. Ожесточенно трет он круглые бока рынды.

И почему он родился так поздно? Все его считают маленьким. Даже Куликов. А сам-то давно, что ли, маленьким был? Да и маленькие тоже бывают удаленькие. Алька читал в газете про подвиг юнги торпедного катера — Валерия Лялина. Тому и вовсе только двенадцать лет, а он в Новороссийской операции как отличился! Из команды кого убило, кого ранило. Так Валерий сам вывел катер из боя и на одном моторе привел его в базу. К ордену его представили. А ведь Альке не двенадцать — уже тринадцать лет!

Обидно Альке. И всю свою обиду он вымещает на рынде. Ожесточенно нажимает на тряпицу, обмакнутую в кирпичный порошок. И зелень окиси отступает под его нажимом, открывает сияющую медь.

Альке почему-то вспоминается Ленинград. Вспоминается таким, каким он оставил его, уезжая вместе с матерью, братом и сестрой в эвакуацию в глубь страны. Отец в то время уже воевал. Он ушел на фронт добровольцем. Город был притихший, настороженный, ощетинившийся надолбами. Укрепления вокруг Ленинграда строили все горожане. Строила их и мать Альки — Юлия Владиславовна. Далеко теперь мать с братом и сестрой, аж в Костромской области. Еще дальше родной дом, школа на Курляндской улице. Может, и в нее угодил фашистский снаряд или бомба?..