Жиль Пари - Я хотел убить небо [Автобиография Кабачка]

Я шепнул Симону: «Дед Мороз влез через дымоход?»

– Нет, я видел, когда ходил за зайцем Ахмеда, как он вылезал из «мерседеса» Жерара.

– А что же случилось с его санями и рогатыми коровами?

– Это не рогатые коровы, дубина! Это олени.

– Меня зовут не дубина, а Кабачок.

Подарки лежали под ёлкой, на них были написаны наши имена, и мне не терпелось поскорее развернуть свои.

Дед Мороз спросил:

– Ну что, дети, вы хорошо себя вели?

И мы закричали «Да-а-а!», хотя это было неправдой, но мы боялись, что иначе нам ничего не достанется.

– Хорошо, тогда подходите к ёлке, но, если я увижу, что кто-нибудь ведёт себя плохо, я скажу об этом злому волшебнику.

И мы все молча подошли к ёлке, кроме Ахмеда, который не хотел выбираться из-под стола, потому что боялся «красного месье и злого волшебника».

Питатели раздали нам подарки, и мы набросились на них, совсем забыв, что нужно вести себя хорошо. Прости, злой волшебник, ведь сегодня Рождество!

У меня никогда ещё не было такого большого подарка.

Сначала я подумал, что в свёртке просто очень много апельсинов, конфет и оловянных солдатиков, поэтому, когда внутри оказалась многоэтажная парковка, как у Грегори, я не поверил своим глазам.

Я понял, что Дед Мороз наконец-то получил моё письмо, которое Рози ходила опустить в ящик вместе с письмами остальных.

Может быть, у мамы был неправильно записан его адрес.

В общем, я пошёл и поцеловал рождественского деда, и немного белой бороды осталось у меня на губах.

– Держи, это тебе, – сказал Реймон и протянул мне большой жёлтый свёрток, перевязанный красной лентой.

– Что это? – спросил я и не стал дожидаться ответа, а вцепился в узел зубами, разорвал жёлтую бумагу и обнаружил внутри гигантского медведя. Тогда я сказал: «Ну ни фига себе!», а Реймон сказал: «Нельзя говорить такие слова на Рождество», а я засмеялся: «Только на Рождество?» – и протянул к нему руки, Реймон подхватил меня и прижал к себе, и от него приятно пахло туалетной водой.

А потом мы принялись за рождественское угощение – пирожки, индейку, пюре из каштанов и рождественское полено из мороженого.

– Восхитительное фуа-гра, – произнесла тётя Камиллы.

И я увидел, как она под столом ткнула ангела вилкой. Лично я совсем не боялся ведьмы, поэтому встал, и опрокинул немного соли в её бокал с шампанским, пока она беседовала с месье Полем, и пожелал ей счастливого Рождества, когда она выплюнула всё, что набрала в рот, в тарелку Полины, которая ничего не заметила, потому что чей-то папа шептал ей на ухо какие-то секреты.

Борис сказал, что шкуры животных, в которые они сегодня нарядились, принадлежат Полине, она лежит на них со своими дружками и смотрит на огонь в камине, а Рози это услышала и сказала: «Так-так», а потом заскрипела зубами, глядя, как Полина и чей-то папа смеются, сказала: «Стыд какой», – и ушла сердиться за другой столик.

Я подал Камилле знак, чтобы она шла к нам, но ведьма вцепилась в неё когтями и говорила: «Ей и здесь хорошо, правда, моя милая?»

А её милая крикнула: «Пусти, мне больно!»

Месье Поль взглянул на ведьму: «Сегодня ведь Рождество, мадам».

Он это сказал так громко, что она покраснела: «Конечно, конечно», – и отпустила Камиллу, и тогда ангел прибежал и прижался ко мне, чтобы ведьма уж точно до него не дотянулась.

Месье Поль подмигнул нам, и в его втором, открытом глазе я увидел, что ведьма проиграла.

Она вся съёжилась на своём стуле и выглядела так, как будто бы ей лет сто, но так ей и надо.

В эту ночь Ахмед не написал в постель, и Рози была рада, что ей не нужно заново перестилать его кровать, и Ахмед тоже был очень рад и смеялся, но, когда он смеётся, это ещё хуже, чем когда он ревёт: звук такой, как будто водят мелом по доске, у меня от этого уши болят.

Поэтому мы с Симоном решили поиграть в подушку.

Суть игры в том, чтобы прижать голову Ахмеда подушкой, и тогда не слышно ни его хохота, ни рёва, но как раз в этот момент вошли Рози и мадам Колетт, обе очень довольные, и Симон еле успел шепнуть Ахмеду: «Хоть слово скажешь – и ты труп!»

Рози посмотрела на Ахмеда и сразу перестала улыбаться.

– Ахмед, почему ты такой красный?

Она повернулась к нам:

– Что вы тут устроили, а?!

Симон ответил:

– Ничего, Рози, просто смеялись, вот он поэтому и красный, да, Ахмед?

Ахмед сказал:

– Я ничего не делал, честное слово, – и заревел, и тогда Рози и мадам Колетт обе закатили глаза к потолку и увели Ахмеда не знаю куда.

Симон рассказал мне, что папа Ахмеда вышел из тюрьмы и приехал его проведать, потому что без тюрьмы он скучает и не знает, чем заняться.

– А почему он был в тюрьме? – спросил я.

– Потому что украл в банке целый чемодан денег и похитил банкира.

– А потом что он с ним сделал?

– С чемоданом денег?

– Нет, с банкиром.

– Да ничего, его ранил полицейский, а банкир сбежал, и его арестовали.

– Почему банкир сбежал? Он-то ведь ничего плохого не делал.

– Кабачок, ты со своими вопросами уже реально достал.

Интересно, как выглядит папа Ахмеда?

Обычно у злодеев ужасные лица, грязные волосы, небритые щёки, они жуют жвачку и всё время ругаются плохими словами. Но, может, папа Ахмеда не был злодеем, а украл деньги из-за того, что его жена была тяжело больна, как в новостях по телевизору.

Но банкира-то зачем было воровать?

После завтрака мы с Камиллой пошли гулять в лес. Нам с трудом удаётся остаться наедине, потому что вечно за нами увяжутся то Беатриса с Алисой, то мальчишки, поэтому приходится хитрить.

Камилла сказала девочкам, что идёт за конфетами в кабинет мадам Пампино, а я сказал Симону, что иду к Рози.

Камилла, как обычно, надела джинсы и серый свитер с высоким горлом. Она держала меня за руку и скакала вперёд на одной ноге. Я тоже стал прыгать, как она, и так мы двинулись прочь от приюта, как два одноногих друга.

А потом я потерял равновесие, и мы упали, завалившись набок.

– Ты не ударился? – спросила меня Камилла.

– Нет, а ты?

– Нет.

Мы остались лежать на земле, прямо на дороге между полем и рекой.

– К Ахмеду приехал папа, – сказал я.

– Повезло!

– Его папа вышел из тюрьмы. Он украл чемодан денег и банкира.

– Мой папа тоже сел бы в тюрьму, если бы не бросился в Сену. Мне так сказал судья.

– Твой папа бросился в Сену?

Я приподнялся на локте и посмотрел на Камиллу, а она смотрела в небо, и в её длинных волосах запутались травинки.

– Да, после того как убил маму.

И тут я вспомнил о том, что сам натворил.

И о судье, который назвал меня «недееспособным несовершеннолетним».

И о Реймоне: «Револьвер – это не игрушка, малыш».

А потом я увидел, как мама хочет отобрать у меня револьвер, но я держу очень крепко, и тут раздаётся выстрел, и я убиваю её во второй раз.