Лев Давыдычев - Чумазый Федотик

— Ты зачем лез? — тихо спросила Сима.

— Не знаю… тебя спасать…

— А как ты меня спасать будешь?

— Не знаю…

— Только не шевелись, она шатается.

В ответ на каждое движение раздавался скрип. А когда Мишка сед, то явственно почувствовал, что шесты качаются из стороны в сторону.

— Ой, упадем… — прошептала Сима. — Честное слово, упадем… Давай кричать, а?

— Нет, нет, — сказал Мишка, сам дрожа от страха. А Сима всхлипнула.

«Если закричим, — подумал Мишка, — со берется народ и скажет: „Эх ты, не мог женщину спасти!“»

Мысль эта придала Мишке немного храбрости.

— Не бойся! — громко сказал он. — Я спущусь и спасу тебя.

— Не уходи! Мне страшно!

Голубятня скрипнула и пошатнулась. Мишке казалось, что сердце его то поднимается, то опускается.

— Жди меня, — сказал он твердо. — Я принесу лестницу.

Сима всхлипнула, но промолчала.

Мишка начал спускаться. Скрип резал уши, временами создавалось впечатление, что шест клонится к земле, и голова чуть кружилась.

Спрыгнув с крыши на землю, Мишка едва удержался на ногах.

— Эй! — крикнул он. — Я сейчас! Я мигом! Не бойся!

А Сима смотрела из голубятни и даже боялась кивнуть.

Во дворе ее подружки — толстая и длинноногая — учили дворняшку стоять на задних лапах.

— Эй, вы, коси. — Мишка помолчал. — Помогите мне лестницу до голубятни дотащить. Человека одного спасти надо.

ы знаете, никто в нашей группе не хочет со мной играть. Никто. Ни один человек. Ни девочки, ни мальчики.

Я уже даже не обижаюсь, когда меня обижают. Петька Кривощёков отобрал у меня сухарик. Я сказала:

— Кривощёков, зачем ты отобрал у меня сухарик? Я бы его тебе и так отдала, если бы ты попросил.

Но он показал мне длинный-предлинный язык и убежал.

Я спросила воспитательницу тетю Галю, почему никто не хочет со мной играть.

— Потому что ты много выдумываешь, — сердито ответила она. — И часто ревешь.

— Зато я веселая и всех стараюсь рассмешить, — сказала я и расплакалась.

— Ну вот опять! — совсем рассердилась тетя Галя. — Только и знаешь реветь! — И ушла, хотя мне очень хотелось поговорить хотя бы с ней.

Почему-то все говорят, что плакать нельзя, что это стыдно. А как же мне не плакать, если никто со мной, никто не играет?

Плакала я так долго, что лицо у меня заболело, и я вдруг захотела на горшок. Пришла, а все горшки унесли мыть. Нянечка тетя Вера сказала:

— Вечно ты не вовремя хочешь!

А я так хотела, что снова расплакалась.

— Ну и рёва же ты! — рассердилась тетя Вера, ушла, принесла горшок. — Да перестань ты, надоело!

Она ушла. Колготки у меня были мокрые, и я не знала, что мне делать. В шкафчике (на нем яблоко нарисовано) были еще одни колготки, но, если я буду переодеваться, тетя Галя опять рассердится, а Петька Кривощёков будет дразниться очень нехорошими словами.

Лицо у меня всё болело от слез, голова тоже болела. И еще мне стало страшно.

Я знаю, что я очень маленькая. Младше всех в группе. И ростом я меньше всех.

Говорят, что это оттого, что я мало ем.

Мне есть неинтересно. Вот пить я люблю. Чай, компот, кисель, газировку, фруктовку — всё, всё!

Неужели никто со мной, не играет, потому что я самая маленькая в группе? Но ведь зато я самая веселая. Я бы всех рассмешила, если бы со мной играли.

Противно в мокрых колготках и страшно. Скорей бы за мной пришли. Нет, еще очень долго ждать. Еще обед, потом спать, потом полдник, потом гулять… Выйдем мы во двор, все разбегутся от меня в разные стороны. Все начнут играть. И я буду играть. Только одна. Сама с собой. Каждый раз я думаю: а вдруг сегодня кто-нибудь согласится играть со мной? Хотя бы Петька Кривощёков…

Нет, всё равно никто со мной играть не будет. Я знаю.

Ах, если бы у меня была подружка! Как бы я любила ее! Я бы ей всё, всё, всё отдавала! Мы бы играли с ней в магазин, в больницу, в школу…

Я опять чуть не расплакалась. Но плакать было нельзя. Ведь опять все рассердятся.

Когда кто-нибудь плачет, я вот того обязательно жалею. Даже Петьку Кривощёкова. И воспитательницу тетю Галю я тоже бы пожалела, если бы она расплакалась.

А вот когда плачу я, все почему-то сердятся. Будто я нарочно плачу, будто мне это приятно. Слезы из меня сами рвутся, даже лицу больно, а остановиться не могу.

И всё равно я разревелась, да еще очень громко. Пришла тетя Галя, что-то говорила, дернула меня за руку, но я ничего не слышала, зато уже и не боялась больше. Это ждать, что тебя будут ругать, страшно. А когда ругают, как-то ничего.

Тетя Галя стянула с меня мокрые колготки. По-моему, вся группа пришла смотреть на это. А у меня ревелось всё громче и громче, хотя я совсем не боялась.

Потом меня дразнили до самого обеда. Петька Кривощёков выдернул у меня ленточку из косички. Ну что я могла сделать? Плакать нельзя. Жаловаться тоже нельзя.

Я сказала им:

— Давайте не дразниться, а хохотать.

Хохотала я одна, но не от смеха, а просто так. Всё равно мне делать больше было нечего.

Есть я никак не могла. Рот не раскрывался.

— Она опять не ест! — закричал Петька Кривощёков. — Воображает!

Тетя Галя ничего не сказала, но я-то знаю, что она еще больше сердится, когда молчит. Зато всё она расскажет тому, кто за мной придет.

Я очень часто не знаю, кто за мной придет: мама или папа, дедушка или кто-нибудь из бабушек. Не знаю, к кому меня отвезут…

— Она и второе не ест! — закричал Петька Кривощёков. — Воображает!

Тетя Галя опять ничего не сказала, а меня прямо чуть не затошнило. Это очень ужасно, когда ну совсем есть не хочется, а надо…

Всё равно рот у меня так и не раскрылся. Вот компот я выпила быстро и попросила добавки.

— Хи-и-итрая! — закричал Петька Кривощёков.

Нисколечко я не хитрая. Это он хитрый. На меня жаловался, а котлету мою проглотил прямо как крокодил.

Спать я тоже не могла. Я лежала с закрытыми глазами и думала, почему всё-таки никто со мной не играет? Вот Петька Кривощёков всех-всех обижает, а с ним все играют. Я никого никогда не обижаю, а со мной никто не играет…

Полдник я съела весь и два стакана киселя выпила. Стали собираться на прогулку. Мне уже было хорошо. Ну поругают, что я медленнее всех одеваюсь… Зато скоро за мной кто-нибудь придет.

— А где у тебя ленточка? — строго спросила тетя Галя. — Потеряла, конечно?

Жаловаться нельзя. Плакать нельзя. Пусть считают, что я ленточку потеряла, что я разиня, что я всё теряю… Одеваюсь я, конечно, медленнее всех… Неужели из-за этого со мной никто не играет? Да я просто еще не умею быстро одеваться. Раз я маленькая. И еще я думаю, когда одеваюсь. Думаю, думаю, например, о том, кто сегодня за мной зайдет, думаю, думаю, смотрю: все уже оделись…