Лидия Либединская - Воробьевы горы

тоненько пропел Шушка, как учила его Вера Артамоновна.

Кало стал по-немецки выговаривать мальчику, что петь на улице неприлично, что он может простудиться, и требовал, чтобы Шушка застегнул воротник. Но Шушка не слушался. Он знал: сегодня можно шалить. Ему простят все, потому что завтра особенный день, день его рождения!

При этой мысли сердце забилось сладко, и он испытующе посмотрел на Кало. Вот уже четыре дня Кало таинственно запирался в своей комнате, и Шушку туда не пускали. Конечно, Кало готовит какой-то сюрприз! Но какой? Шушка еще раз вопросительно и требовательно взглянул на Кало, стараясь поймать его взгляд, но лицо старого немца было таинственно-непроницаемо.

А день уходил. Сиреневыми стали облака, и тут же льдины приняли сиреневый оттенок. В небе, еще бледно-голубом, блеснула первая чистая звездочка.

– Домой, мальчик, домой… – сказал Кало и, взяв Шушку за руку, решительно зашагал к коляске.

Шушка так вертелся и дрыгал ногами, что Вера Артамоновна несколько раз до крови поколола себе руки – по приказанию Ивана Алексеевича Шушку каждый вечер зашивали в простыню, чтобы он не вывалился из кровати и не простудился.

– Мука ты моя, чистая мука… – ворчала нянька.

Шаркая туфлями, пришел Иван Алексеевич пожелать сыну спокойной ночи и проверить, хорошо ли он укутан. Вера Артамоновна задула свечу, все погрузилось во мрак, потом выступила из темноты кисейная занавеска на окнах, а в окнах все то же небо с плывущими куда-то облаками.

«А льдины там тоже плывут, плывут…» – в полудремоте думал Шушка, веки тяжелели, но он боролся со сном.

Луиза Ивановна вернулась из театра, от нее свежо пахло духами, мягкая рука скользнула по Шушкиным волосам, забралась за ворот ночной рубашки. Шушка покрутил головой и прижался сонными теплыми губами к руке матери. Луиза Ивановна наклонилась над кроваткой, поцеловала его и вышла.

В углу, в розовой лампадке желтел маленький, чуть колеблющийся огонек. А за дверьми ходили, что-то носили, и Шушке все труднее было поднимать отяжелевшие веки. Раздался цокот копыт, хлопнула дверь – это приехал из клуба дядя Лев Алексеевич. Шушка взглянул в окно и увидел все то же беспрестанное движение облаков, но потом облака почему-то превратились в льдины, а льдины снова в облака, и он уже не понимал, во сне это или наяву…

Когда он открыл глаза, большой солнечный квадрат лежал на крашеном полу детской. Шушка заворочался. К нему подошла мадам Прево и стала распарывать простыню. Шушка сел в постели и огляделся. Возле кровати лежали большие разноцветные свертки. На спинке стула вместо обычного китайкового костюма висел новый, бархатный, с большим круглым белым воротником. На коврике – новенькие, только от сапожника, лакированные туфли с острыми носами и большими бантами.

Быстро вскочив и не слушая церемонных поздравлений мадам Прево и ласкового воркования Веры Артамоновны, Шушка, путаясь в длинной ночной рубашке, кинулся разворачивать свертки. Конечно, он начал с самого большого. Пожарная команда! Здесь и конюшня, и каланча с медным колоколом, и пожарный на вышке, и пожарная машина, запряженная восьмеркой лошадей. А сколько пожарных! Все они в золотых касках и красных мундирах. Сколько ведер, бочек и даже маленькие мешки с настоящим песком! Нужно только несколько, раз повернуть ключ, и все это приходит в движение. Вестовой на каланче звонит в колокол. Мелодичный звон весело раздается по детской, пожарные бегают, вода льется из игрушечного шланга, лошади мчат машину по узеньким рельсам…

Еще свертки, еще игрушки, одна диковиннее другой. Но где же самое главное – то, что своими руками готовил для него Кало? Нет, подарка Кало Шушка не видит среди этих роскошных свертков.

– Умываться, голубчик, умываться, – приговаривала мадам Прево.

Шушка долго и с наслаждением мылся над синим фарфоровым тазом, плеская в лицо холодной водой, разбрызгивал воду по голубому полу, радуясь тому, как пестро и весело отражается в лужицах яркое мартовское солнце. Вера Артамоновна вытирала его хрустящим льняным полотенцем с вышитыми на нем красными и черными курами, и Шушка обнимал ее за шею, гладил холодными порозовевшими пальчиками морщинистые нянькины щеки. Ему так хотелось, чтобы сегодня всем было хорошо!

– Угомону на тебя нету, – добродушно приговаривала Вера Артамоновна, отбиваясь от него. – Одеваться пора! Папенька и маменька давно ждут…

Она надела на мальчика бархатный костюм и повела в столовую. Новые туфли ловко обхватывали ногу, каблучки четко отпечатывали шаг на натертом паркете. Шушка пробежал по зале, мимо камина, помахал рукой пастушонку, взглянул на себя в зеркало. Гладко причесанный, в белом круглом воротнике, он так понравился себе, что ему стало неловко, и, стараясь не задерживаться возле зеркал, он вошел в столовую.

На столе вместо обычного бульона и традиционных котлет большой крендель, румяный, хрустящий, а на нем разноцветной глазурью выведено Шушкино имя. Крендель готовил повар Льва Алексеевича. Такого второго повара нет во всей Москве. Лев Алексеевич очень гордился Алексеем.

А вот и сам Лев Алексеевич идет навстречу племяннику. Он, как всегда, весел и чисто выбрит, от него по-утреннему остро пахнет одеколоном. Он нагибается к племяннику, подставляет для поцелуя душистую розовую щеку и вручает Шушке узел из крахмальной салфетки. Шушке очень хочется немедленно развязать салфетку, но он знает – это нельзя. Няня все время внушает ему, что взрослых надо любить не за подарки, он и любит Льва Алексеевича не за подарки, но все ж так хочется узнать, что приготовил дядя!

Держа в руках подарок, Шушка подходит сначала к отцу, прикладывается губами к его сухой руке, потом идет к Луизе Ивановне. Она целует сына в голову, проводит рукой по щеке, что-то негромко говорит Ивану Алексеевичу, и они переглядываются, улыбаются… Но Шушка все это видит словно в тумане. Где же Кало? Немец появляется в синем фраке и белом жилете, как всегда аккуратный и чопорный, и как ни в чем не бывало здоровается с Шушкой. Что же это? Неужели Шушка ошибся?

Возле Шушкиного прибора новенький хрустальный стаканчик, и на нем красивой матовой вязью выведено: «Шушка». Может, и ему разрешат сегодня отведать сладкого и вязкого красного вина?

Луиза Ивановна зажигает разноцветные свечи на кренделе: семь, по числу лет новорожденного.

– А теперь разрежь крендель, – весело говорит она.

Шушка берет из ее рук большой серебряный нож и вонзает в желтую душистую мякоть – таков обычай: первым разрезать крендель может только сам новорожденный. Корочка с хрустом разламывается, и пряный дух ванили, гвоздики, корицы разносится по комнате.