Алексей Глебов - За журавлями

— А хлеб отнеси обратно, — услыхал он мужской голос, — у меня сухари есть, да и ухожу я скоро…

«Кто это там, в шалаше, — насторожился Петька. — Неужели красноармеец какой раненый»…

— Майор Юст, говоришь, у Гороховых остановился? — спросил голос.

— У Гороховых, — ответил Сенька.

— А люди они какие?

— Ничего… Бабка Глафира добрая… И Петька неплохой, только жила.

— Как это — жила?

— А так. Из моей западни синицу вынул, а сказал, что в своей поймал. Зажилил, в общем.

— Нехорошо. Пионер небось?

— Мы оба пионеры.

— Ну, а Петька смелый парень?

— Не знаю… Вообще-то смелый…

«Да уж не трус, — подумал Петька. — Когда в школе учился, на двоих выходил драться».

— Только он перед денщиком Гансом выслуживается, — продолжал Сенька.

— Врешь! — не выдержав, влетел в шалаш Петька. — Я Ганса поболе тебя ненавижу… Он у нас всех кур пострелял и бабушку Глафиру побил два раза… А если снегиря ему поймать обещал, так это ж за хлеб. Посидел бы не евши…

— И не стыдно вам, — спокойно сказал Рубцов. — Такое время, а вы ссоритесь… Пионеры оба… А ну, помиритесь, — строго приказал он.

Ребята стояли молча.

— Миритесь. Кому говорят…

И Петька, и Сенька нехотя протянули друг другу руки.

«Неужто партизан в шалаше, — возвращаясь домой, соображал Петька. — Дела-делишки…» И, подойдя к избе, подумал: «А хлеба Ганс, проклятый, без снегиря не даст. Опять с бабкой Глафирой на пустой похлебке сидеть будем».

Майор Юст достал свой тяжелый портфель и еще раз перечитал приказ обергруппенфюрера Юргена Шрамма. В приказе предписывалось в связи с зимней перегруппировкой русских и возможностью зимнего контрнаступления на Западном фронте инженерным частям начать строительство оборонительных укреплений. В длинном списке подразделений майору отводились работы на участке Бубёнки — Семишино. Кроме того, строительной части Юста предлагалось восстановить мосты местного значения, разрушенные русскими при отступлении.

Майор вызвал к себе своего помощника капитана Карла Хельца и дал указание вывести в лес, на заготовку бревен, все население деревни, включая стариков и детей с десятилетнего возраста.

На работу выгнали затемно. На небе еще светились бледные звезды. В морозном воздухе стояла предутренняя тишина. Люди кутались во что попало, потому что немцы отобрали все теплые вещи.

Петька и Сенька попали на один участок у Еловых гарей. Летом здесь было много грибов, и Сенька вспомнил, как ходили сюда за боровиками. Нигде больше не росли такие сухие и лобастые боровики, как здесь, на Еловых гарях. А сейчас бабы, стоя по колено в снегу, пилили деревья. Заиндевевшие ели почти бесшумно падали в сугробы. За работой следил Абашкин. Он по-хозяйски ходил меж ребятишек и баб в новеньком, кирпичного цвета полушубке и черных чесаных валенках.

— Глянь-ка, Абашкин-то в краденых сельповских валенках красуется, — не прекращая пилить, сказала своей напарнице Елена Дмитриевна.

— Это когда ж он сельпо обобрал? — удивилась напарница.

— А когда немцы пришли. Немцы по дворам шарили, а он — в сельпо. Говорят, много товара домой уволок…

Абашкин подошел к Петьке и Сеньке:

— Эй вы, сопляки… Почему крупные сучья не обрубаете?

— А зачем? — ответил Петька. — Они толстые, тяжело их рубить не евши.

— Как это — не евши? Вам же по двести граммов овсянки на душу дадено.

— С нее ржать только, с твоей овсянки, — бросил Петька.

— Поговори у меня… Я вот тебя вытяну плеткой, — пригрозил староста. — Заржешь тогда… А ну, веселей работай!

Петька огрызнулся и начал обрубать сучья.

— Да не так, ниже подрубай… Кому говорят! — крикнул Абашкин и, подскочив к Петьке, хлестнул его плеткой.

Другой бы, может, и стерпел, но не такой был Петька Горохов.

— Паразит! — разогнувшись, зло сказал Петька.

Абашкин хлестнул еще раз.

— Волк в полушубке! — не сдавался Петька.

Еще удар.

— Змей!

Опять удар.

— Гад!

Удар ногой.

— Предатель!

Еще удар.

— Иуда!

Избитого Петьку бабы привели домой и положили в сенях на кровать. Бабка Глафира накрыла его ветхим цветастым одеялом.

В землянку начальника партизанского отряда Федора Кузьмича Семлева ввели человека в старой телогрейке, в стоптанных подшитых валенках. Когда молоденький дозорный Володя Чугунов, задержавший неизвестного в районе расположения отряда, удалился, человек снял с плеча тощую котомку, улыбнулся и молча пожал Семлеву руку.

— Здравствуй, Паша, — ответил Семлев. — Раздевайся. Замерз, наверно… Садись вот сюда, к огню поближе, — предложил Семлев и захлопотал: нарезал хлеб, сало, поставил на «буржуйку» котелок с водой. Отвинтил фляжку.

Обогревшись, Рубцов начал:

— Значит, так, Федор Кузьмич. Прошел я по шести деревням. В Тукове и Захарьеве стоят немцы, мотоциклисты. В Медведках, Сосновке, Селезневе и Бобрищах — местная власть, старосты командуют. В деревню Бубёнки не заходил, отсиделся в шалаше. Там, по сведениям, стоит немецкая часть. Командует майор Юст.

— Юст? — переспросил Семлев. — Это же строители. Я эту часть по Белоруссии знаю. Что они там строят?

— Пока ничего не видно…

— М-да, — задумался Семлев, — надо бы проследить. — Взглянув на Рубцова, спросил: — Ты какое, Паша, ремесло знаешь?

— Шорничал, сапожничал маленько… для себя, конечно.

— Неплохо, — обрадовался командир отряда. — У них там, в Бубёнках, недавно сапожная мастерская организовалась, эрзац-сапоги чинят. По всей округе сапожников искали.

— Ну и что? — не понял Рубцов.

— А вот что… — Семлев начал излагать свой план.

В землянку дважды прибегал Володя Чугунов, чтобы полюбопытствовать, кого он задержал, но Семлев выпроваживал его, отвечая, что допрос еще не окончен.

Когда Семлев и Рубцов вышли из землянки, солнце еще не село. Оно просвечивало через густые ветви разлапистых елей, дробилось в них на красные раскаленные угли. А когда угли высыпались за горизонт, в лесу стало темно и тихо. Лишь изредка из соседней с Семлевым землянки доносились глухие голоса укладывающихся на ночлег партизан.

— А выдумывать тебе, Паша, ничего не надо, — спокойно сказал Семлев. — Все по-старому: деревня твоя Федоровка сгорела, а ты по деревням ходишь, пристанища ищешь… Про себя говори правду, все как есть, как в жизни было. Так оно вернее, Гуськов, говоришь, родня дальняя — тоже неплохо… Зайди потолкуй… Связь через шалаш держать будем. От осинника большой лес близко?

— В километре.

— Ну и добро. Буду посылать связного… А теперь пошли спать.

На третий день Петьке полегчало. Он уже мог вставать, но бабка Глафира не велела:

— Лежи, а то опять в лес погонят.