Андрей Зеленин - И снова про войну [Рассказы и повесть]

После завтрака — пустого и голодного — они снова отправились на стройку. И снова носили землю.

Юрген иногда говорил.

— Я не сошёл с ума.

Гюнтер смотрел на спину старшего товарища и понимал, что тот отвечает на его утреннюю истерику.

— Я не крестьянин. Это мои родители работали на земле. А я слесарь. Я работал на заводе. На военном заводе.

Носилки они наполняли не до отказа, но ходить стали быстрее. И уже к обеду выполнили больше половины нормы. Русский инженер, пришедший на стройку с утра, посмотрев на пару суетливых пленных, что-то черканул в своей тетрадке.

Обед был тоже не ахти какой. После него есть захотелось сильнее. Суп, который русские называли баландой, был слишком кислым и Гюнтер не смог его съесть. Его съел Юрген. Взамен он отдал Гюнтеру свой хлеб.

— Спасибо, — поблагодарил Гюнтер.

К вечеру они перевыполнили норму.

А на третий день им пришлось носить бетон для фундамента дома.

— Да, — сказал Юрген, — в этом доме будут жить русские. Не мы. Но я не могу их ненавидеть. И я не убил ни одного русского.

— Как?! — изумился Гюнтер. — Они пришли…

— Это не они начали войну! — Юрген вдруг повысил голос, остановился и обернулся на Гюнтера. — Ты любишь порядок? Ты его ценишь? Тогда — по порядку. Первое: это не они, это мы начали войну! И второе: если мы построим им дом, дома, мы будет живы. Мы останемся на этой земле ещё какое-то время. Запомни, мальчик: дом построим — будем жить!

Русский инженер, появляясь на стройке, командовал, много говорил, но не забывал записывать что-то в свою тетрадку.

Потом, ещё несколько дней спустя, Максимилиан, которого назначили десятником, сообщил:

— Русские сказали, что тот, кто будет работать хорошо, будет получать дополнительный паёк. Первыми, сегодня этот паёк получат…

Паёк получили Юрген и Гюнтер. Гюнтер этого не ожидал. Юрген молча, соглашаясь, качнул головой и спросил:

— Русские наверняка говорили что-то ещё?

— Да, — согласился Максимилиан. — Они говорили, что тот, кто будет работать очень хорошо, скорее вернётся на родину. В Германию. Но я не очень верю этим русским.

— Я верю русским, — сказал Юрген перед отбоем.

Засыпал он быстро. Как и просыпался. У него был свой режим.

— Мне нравится порядок, — сказал он как-то. — Наверное, этим мы схожи с твоим отцом. Сейчас порядок нарушен. Поэтому мы здесь, не на родине, поэтому нас лишили семей. Потому что это мы нарушили порядок.

— Почему ты не убил ни одного русского? — спросил однажды Гюнтер.

— Я пришёл в армию, чтобы остаться в живых.

— Не понял? — Гюнтер был так изумлён, что Юрген впервые за много дней, превратившихся в недели, улыбнулся. — Разве в армию идут, чтобы уцелеть? Уцелеть можно только сидя дома!

— Когда англичане убили мою семью, я понял, что такое война. И ещё задумался вот над чем: если уж британцы и янки поступают с нами так жестоко, а ведь мы не были на их земле, то что сделают с нами русские, когда придут в Германию?

— Ты был уверен, что они придут? — Гюнтер не улыбался.

— Да! — Юрген поджал губы. — Мой отец и мой дед знали русских. И они говорили, что можно воевать с любой страной, кроме России. Что такое порядок? Это когда отец говорит сыну, и тот поступает так, как говорит отец. Это когда дед говорит внуку, и внук поступает так, как говорит дед. А мы стали воевать с Россией. И я пошёл в армию, чтобы сдаться русским. Чтобы выжить. Да, в плену. Но — выжить. И вернуться домой. Мне тридцать восемь лет. Я ещё могу завести семью — жениться, и жена родит мне детей. И я буду говорить им то, что говорили мне отец и дед. Я буду следить за тем, чтобы они слушали меня. И всё будет хорошо. А для того, чтобы всё было хорошо, мы должны построить дом. И не один. Мы разрушили гораздо больше.

— Я ничего не понимаю, — помотал головой Гюнтер; в голове звенело, что было явным признаком — контузия опять что-то устроит.

Однако сознания он, как ни странно, не потерял. Не успел. За ним и Юргеном пришёл советский офицер. Он свободно говорил по-немецки, и было приятно, что он не смотрел на пленных свысока, общался с ними как с обычными людьми — расспрашивал про жизнь, о том, что было с ними до войны, говорил, что Германии нужны рабочие руки. А ещё он сказал, что это очень хорошо, что и Юрген и Гюнтер никого не убили — офицер показал какие-то листки, на которых было много чего написано и про Гюнтера, и про Юргена.

…Дом они построили быстро: двухэтажный, с эркерами. Юрген разбил перед домом грядки, устроил палисадник и с разрешения охраны посадил несколько деревьев.

Потом военнопленных перевели на строительство другого дома. Новую стройку, как и предыдущую, обтянули колючей проволокой, поставили вышку для охраны, по периметру запустили собак. Максимилиан по-прежнему был десятником. Он командовал своими соотечественниками, но ни Юргена, ни Гюнтера среди них уже не было. Их отправили на родину — восстанавливать разрушенное войной. Повезло. Они построили дом.

Пыльной июльской дорогой, шаркая сапогами, ботинками, а половина — растрескавшимися подошвами босых ног, шла воинская часть. Но что это было за воинство! Давно спутались отделения, взводы, роты — самых разных батальонов и полков люди шли в колонне, касаясь друг друга плечами, наступая на пятки: красноармейцы и редкие сержанты. Шли, одетые как придётся: рваные гимнастёрки терялись среди грязных нижних рубах и перепачканных землёй голых торсов. И штаны имелись не на всех — некоторые щеголяли в драных портках. И не пилотки покрывали бритые макушки и затылки, а пыль — мелкая, въедливая, серая, превращающая в родственников всех: и брюнетов, и рыжих… Несмотря на всё это грозной силой — по общему числу — могло бы показаться воинство. Могло бы. Но! Но не было у служивых оружия. Оно — винтовки и карабины — отдано было врагу, брошено и за редким исключением разбито время назад.

Ещё не было в колонне командиров и политработников. Определяли их быстро — сразу: по кубикам и шпалам на петлицах, по звёздам на рукавах гимнастёрок, по длинным волосам. Тех, кто пытался спрятаться среди солдат, сдавали свои же. Впрочем, сдавали не все, старались в основном недавние призывники из западных областей, не так давно присоединённых к Союзу. И… Тела лейтенантов, капитанов, политруков оставались на местах недолгих боёв, прерванных привалов — в полях, в лесах, в придорожных канавах…

По пути немцы расстреливали и тех, кто не мог быть рабом: тяжелораненых, теряющих сознание интеллигентов, а ещё евреев, татар — всех, чьи лица несли на себе печать принадлежности к «не тем народам».