Андрей Зеленин - И снова про войну [Рассказы и повесть]

Теперь пулемёт дед катил не в одиночку, а вдвоём.

«Максим» — оружие тяжёлое, весом под семьдесят килограммов!

Мне дед приспособил на спину солдатский мешок — сунул туда две коробки с патронами. Ещё две я тащил в руках: ноги подгибались от тяжести, задыхался с непривычки. Но деду с товарищем было тяжелее, помимо пулемёта, у них были вода, винтовка, гранаты и ещё патронные ленты на плечах.

Слева и справа, чуть позади нас, артиллеристы катили пушки — руками. На руках же несли снаряды. Кто мог — несколько человек — снарядные ящики поставили на плечи. Несли.

Прошёл мимо политрук, на ходу разъяснив ситуацию:

— Товарищи! За нами выходит медсанбат и штаб дивизии. Объяснять, что делают фашисты с нашими ранеными, не стоит, видели. Оставлять раненых нельзя. А знамя дивизии — это наша честь. Лишиться знамени — то же самое, что лишиться родины.

— Товарищ политрук! — шёпотом окликнули политработника.

— Да?

— Число сегодня какое?

— Ну, через пять минут полночь. Будет уже девятнадцатое июля…

В полночь, освещая дорогу, поле и лес, не ракетами, а выстрелами, загрохотали все наши пушки. Загремели взрывы гранат, защёлкали винтовки, затрещал пулемёт деда и какие-то другие пулемёты, по звукам не станковые — ручные. С безудержной ненавистью, заглушая все звуки боя, всколыхнуло ночной воздух русское «Ура» — и волна эта, будто настоящая, цунами, сметая с дороги машины, бронетранспортёры и даже танки, хлынула через дорогу.

— За мной! — рявкнул дед, и мы в очередной раз поспешили сменить позицию.

Теперь наш расчёт располагался прямо на дороге. Рядом горел немецкий бронетранспортёр. Свешиваясь из открытой дверцы, нависал над своей упавшей каской труп фашиста; огонь сжёг его волосы, голова была обуглена и пугала чёрным. Я периодически косился на мертвеца и вздрагивал.

С другой стороны за опрокинутыми повозками заняли оборону фрицы: лупили по нам нещадно — из автоматов и винтовок.

Наши пушки замолкали одна за другой. По ним тоже стреляли фрицы. Из своих орудий. И ещё миномётов. Их у немцев было много.

— Ждали нас, — выдохнул красноармеец, лежащий рядом с нашим «максимом», и добавил бранное слово на букву «с».

Он достал откуда-то пару лимонок — гранат — и, крякнув, швырнул их за повозки. Там почти сразу хлопнуло — негромко, будто и не гранаты вовсе метал солдат, а новогодние хлопушки.

Немецкие пехотинцы перестали строчить, и у нас появилась возможность перебежать через дорогу. Там, за кюветом, был другой лес — большой, более густой, спасительный.

Вслед за нами, за дедом и его земляком, тянущими пулемёт, за мной, за красноармейцем, который метнул гранаты, пробежало ещё несколько десятков наших бойцов, и всё. Давя наших и собственных солдат, — убитых и раненых, — расталкивая по сторонам, сбрасывая с шоссейной насыпи вниз, в канавы, перевёрнутые повозки и горящие машины, по дороге двинулись немецкие танки. Вроде бы не средние, а лёгкие, но и с такими сражаться нам было уже нечем. Пушки наши смолкли. Все до единой. Били только немецкие. По нам.

Нужно было торопиться: уходить от дороги. Свою задачу прорыва, мы надеялись на это, мы выполнили.

Минут через десять торопливого бега — дед и его земляк несли пулемёт на руках — кто-то впереди скомандовал:

— Стой!

По инерции люди пробегали какое-то количество метров, останавливались с трудом, но когда садились или просто падали на землю, некоторое время не могли подняться.

Мимо меня и деда прошёл человек, похожий на командира. Он пересчитывал людей. Потом я услышал, как он докладывал другому командиру — старшему:

— Двадцать восемь человек, из них десять раненых, идут медленно, трое ранены тяжело, их несут на руках. Есть пулемёт. У остальных винтовки.

— Да мы с тобой, — старший командир подвёл итог. — Итого тридцать. С ранеными далеко не уйдём. Нужно оставить прикрытие.

Вообще-то меня не оставляли. Наоборот. Дед приказал и попросил командира приказать мне уйти со всеми. Я для виду согласился, но, когда наш отряд углубился в лес, шмыгнул в сторону, в темноту, затаился и — вернулся назад. К деду. Наверное, вовремя. Фашисты, преследуя прорвавшихся красноармейцев, ринулись в лес. Словно хищники, чующие кровь, они торопились догнать и уничтожить всех, кто не был похож на них.

Вместе с дедом прикрывать отход осталось четыре человека. Однако первыми же пулями, выпущенными немцами, был ранен земляк деда. Два пехотинца с винтовками — справа и слева от пулемёта — открыли ответный огонь по врагу. «Максим» пока молчал: дед перевязывал раненого, — которого, интересно, по счёту с начала войны?

Патронная лента была заправлена в пулемёт. Их, лент, оставалось всего две. Правда, по приказу командира все ушедшие в темноту леса бойцы оставили деду патроны: кто сколько мог. Патроны лежали в котелке. Вот только как бы смог дед заправить их в пустую ленту под огнём фашистов?

Я выскочил из-за куста, за которым таился некоторое время, и схватил котелок.

Пустая лента у меня была — оставил, не знаю зачем.

Дед не удивился. На секунду оторвался от перевязки, достал из-за пояса знакомый уже пистолет, положил передо мной. Затем снова обратился к земляку:

— Полежи немного. Как голова кружиться перестанет, шагай за нашими. Догонишь, скажешь: приказ выполним.

Фашисты приближались. Наверное, думая, что заслон наш слаб. Ведь — как же! — стреляли всего из двух винтовок. И какой же переполох у них поднялся, когда по ним ударил пулемёт деда! Вопли раненых немцев перекрыли все остальные звуки — из леса фрицы рванули как стадо диких свиней: с шумом, грохотом, налетая на деревья, ломая кусты.

Радовался я недолго. Со стороны дороги взвыло, и в лесу вокруг нас начали рваться мины. И в этот момент я вдруг подумал: «А ведь меня могут убить!»

И я сказал деду:

— Если меня убьют…

Не знаю, что бы я мог сказать дальше… — я недоговорил.

Мина упала между мной и дедом.

И нас убило.

Вот только деда — навсегда.

А я — проснулся.

Проснулся утром.

У себя дома.

Тогда я знал не всё, но знал многое. Знал, что когда фашисты вошли в город Брест, они расстреляли сорок тысяч мирных жителей: двадцать тысяч женщин и десять тысяч детей. Я не понимал этого: как можно расстреливать людей? Детей?! Я знал, что в Киеве, захваченном фашистами, за два года эти изверги уничтожили более ста тысяч человек! За что?! В годы блокады в городе Ленинграде благодаря фашистам погибло почти полтора миллиона человек; на одном только Пискарёвском кладбище лежат под могильными камнями шестьсот сорок тысяч тех, кто мечтал о долгой счастливой жизни!

Я знал о людях, совершивших великие подвиги во имя нашей Родины, и посмертно удостоенных за них высокого звания — Герой Советского Союза: Николай Гастелло — свой подбитый и горящий самолёт он направил на колонну фашистов. Зоя Космодемьянская, партизанка, она не выдала расположение своего отряда — фашисты её повесили. Юрий Смирнов — его, раненого, фашисты взяли в плен и, не добившись никаких сведений, распяли на стене блиндажа. Александр Матросов — когда закончились гранаты, он грудью своей закрыл амбразуру фашистского дзота, ценой своей жизни спас жизни товарищей.