Тамара Михеева - Доплыть до грота

– Петя такой молодец, – говорит вечером Тёка.

Мордашки умыты, книжки прочитаны, колыбельные спеты. Энни и Таис крепко спят. Тёка и Карина сидят вдвоем на террасе, пьют чай. На коленях у Карины устроилась Муська, мурлычет. Тёкино умильное про Петьку Карина игнорирует. Тёка уже два года пытается их помирить. А чего пытаться? Они не в ссоре. Карина его не прогоняла. И даже терпит его присутствие за их столом. И даже восторги девочек по его поводу терпит. Чего им всем еще надо? Карина гладит Муську между ушей. Как Петька прыгнул сегодня! Конечно, в обвязке, конечно, со страховкой, но сердце у нее даже стучать перестало на какой-то, очень долгий, миг. Она хотела зажмуриться и не смогла, а Петька летел и летел, и было так страшно за него, так жутко и так красиво… И только когда он коснулся воды, она снова задышала. Будто это не он, а она летела со скалы.

И так он посмотрел на нее, когда выбрался на берег… И пока девчонки визжали и обнимали его, он все смотрел поверх их голов на нее. А она маме и остальным про мокрые штаны… Правда ведь – пошло и грубо. Она вообще ненормальная какая-то! Ну, что ей эта Милена? Она и не появлялась больше в поселке вроде, а если и появлялась, Карина ее больше не видела. И Петька ни разу и словом о ней не обмолвился.

– …взял и прочистил нам раковину! А то ждали бы папу… Так хорошо, когда у парня руки на месте.

– Лучше бы голова была на месте, – бурчит Карина.

– Ты ведешь себя ужасно, – вздыхает Тёка. – Ты что, сама никогда в жизни не совершала ошибок?

Карина молчит. Ну, совершала, конечно. Она ж не святая.

– Знаешь, твои родители… они ведь тоже с детства друг друга знают, почти как вы с Петей. Может и к лучшему, что вы с ним так надолго рассорились. Потому что должна быть какая-то тайна в близком человеке. Какая-то загадка.

– Думаешь, мама с папой поэтому разошлись? – спрашивает Карина. Она никогда Тёку про это не спрашивала, берегла, а тут вырвалось. Но Тёка спокойно ответила, задумчиво:

– Не знаю, милая. Кто же разберется… Иногда встречаешь человека и чувствуешь, что тебе даже дышать без него тяжело. А потом так привыкаешь, что дышишь и не замечаешь, и понимаешь, что он нужен как воздух, только тогда, когда его больше нет… Ты задыхаешься, и надо как-то заново научиться дышать.

– Ты про дедушку, да?

Тёка не отвечает… Все понятно и так.

Тихо стукает калитка. Карина откуда-то знает, что это Петька.

– Мама булочки испекла, отправила вас угостить. А девочки уже спят?

– Садись, Петенька, чаю с нами, да? Карина, принеси чашку.

– У меня Муська спит на коленях.

– Я сам схожу.

Петька скрывается в доме. Карина гладит Муську, щеки ее горят.

– Зачем ты так с ним? Может, ты его воздух, и перекрываешь ему кислород…

– Что мне с ним, целоваться теперь?

– Целоваться не обязательно, но можно же вести себя по-человечески.

Петька возвращается на террасу. Без кружки.

– Не нашел.

– Бери мою, – вдруг говорит Карина. – Я уже допила.

Тёка улыбается ей через стол, потом задумчиво смотрит вдаль.

«По вечерам Тёка заваривает самый вкусный чай. Не знаю, что она туда добавляет, может, какое-то зелье? Потому что иначе как помутнением рассудка я не могу это объяснить: я сегодня простила Петьку, и мы пошли гулять. По берегу реки, мимо скалы, потом по кромке леса, там, где велосипедная дорожка, но в полночь уже какие велосипедисты, конечно… Вы замечали, что по ночам все травы и листья на деревьях пахнут сильнее? Просто с ума сойти, как они пахнут. Мы с Петькой полчаса, наверное, нюхали всякие листики. У вас что там, связи нет? Что-то давно вы мне ничего не пишете».

Мама с дядей Сашей уже спустились с Казбека, уже добрались до цивилизации. Скоро приедут. Они прислали кучу фотографий себя и гор, себя на фоне гор и без гор. И были такие красивые и счастливые, что Карина перестала злиться. Пусть. У нее все горы впереди. Даже Петьку можно будет уговорить, раз он высоты не боится.

Потом написал и папа. И тоже прислал фотографии. Вика выглядела уставшей, но так смотрела на папу, что Карина как-то сразу поняла: он – ее воздух. И как бы ей ни хотелось в Ниццу, с ним она готова даже на Монблан. И так хочется ей, наверное, хоть иногда, чтобы только вдвоем…

«Я люблю вас», – написала Карина в общем чате. И ничего добавлять не стала, пусть понимают, как хотят.

– Кэрри! Кэрри! Пьер пришел! Кэрри!

Они идут гулять. Все вместе, вчетвером: Кэрри и Пьер, Энни и Таис.

Тёка обещает испечь к ужину пиццу.

Карина стоит на берегу, держит Энни и Таис за руки, чувствует затылком горячее Петькино дыхание, смотрит на золотые блики на воде… И думает, какое чудесное получилось лето. Даже без Монблана.

Моя мама любит все, что БГ. Она любит песни Бориса Гребенщикова, книгу «Белая гвардия», моего папу – Белоконева Гришу и меня – БГ ребенка.

– Я люблю тебя, Галчонок. Я люблю тебя больше всех!

Меня зовут Белоконева Галя, так что я – дважды БГ.

Я – безглютеновый ребенок. БГ. Так мама меня называет. Говорит, что это поддерживало ее в те дни, когда мне наконец-то поставили диагноз. У меня целиакия. Не самая страшная болезнь на свете. Просто не надо есть булки. И тортики. И хлопья. И макароны, если только не специальные. Кашу мне тоже нельзя какую попало. В общем, всё, где содержится глютен, – не для меня. А есть он почти везде, даже в колбасе, даже во многих йогуртах! Поэтому мы с мамой всегда смотрим состав продуктов.

Мне нетрудно так жить. Я же не помню времени, когда было по-другому. Целиакию у меня нашли в три года, а до этого я постоянно болела и болела. И не росла. Сейчас расту. Я все еще худая, но по росту уже догнала одноклассников. Я ничем от них не отличаюсь. И вообще не догадаться про мою болезнь, пока не увидишь термосы. У меня их два: один для еды, ярко-зеленый с желтыми зайцами, и второй питьевой, голубого цвета и без картинок. Я так сроднилась с ними, что даже всем зайцам дала имена: Прошка, Крошка, Соня, Морячок и Морковкин. Иногда, правда, забываю термосы в столовой, если заболтаюсь, но мне всегда приносят. Вся школа уже знает, что это мои. Все привыкли, даже не спрашивают. У нас в классе Рома есть, у него сахарный диабет, и он все время замеряет себе сахар. Его тоже не спрашивают, что это он делает. Мало ли кто чем болеет.

Один раз только новенький, Данил, спросил у меня:

– А когда ты выздоровеешь?

– Никогда, – говорю, – это никак не лечится. Поломка гена.

– Вообще никогда? И никогда не будешь есть булочки?