Нина Дашевская - Второй

Оля шла домой и думала: как хорошо, хорошо! Музыка в ушах и уже в пальцах; и да, залезть бы как-нибудь на крышу музыкальной школы по пожарной лестнице, и как тепло, липой пахнет… Всё цветёт, всё вокруг! Такое! Акварельное!

Тут она поняла, почему всё такое красивое: она забыла на рояле очки. Без очков сливается и получается… Получается импрессионизм, – Оля сама засмеялась от такого сравнения. На стене в школе висел календарь художника Моне. Вот! Импрессионисты были близорукими и не носили очков наверняка! Какое открытие!

– О, Водолаз! Привет! Откуда чешешь?

– Заниматься ходила.

– На пианино своём, что ли?

– Ну да.

– Каникулы же!

Оля пожала плечами. Подумала ещё, Гордеев сейчас опять вспомнит, как спал у неё на концерте, но он промолчал.

– А тебя не выгнали? – спросила она.

– Не. Женя заступился, историк. Я от него иду сейчас – он меня взялся перевоспитывать. Чаем поит, печеньем кормит.

– А. Тебе на пользу идёт, длинными предложениями стал разговаривать.

Гордеев хмыкнул, а потом спросил:

– Очки сняла?

– Забыла просто.

– А ты без очков очень даже.

– Очень что?

– Очень. Даже. Очень даже ничего. – Гордеев вдруг подпрыгнул и сорвал цветок липы с дерева. – От сердца! И почек! Дарю вам цветочек!

– Детский сад, – засмеялась Оля. Но цветок взяла.

Дома поставила его в коробочку от фотоплёнки – маленький чёрный цилиндр, как раз подошёл. Надо же, Гордеев с Левицким – ровесники. Гордей выше на две головы, а интеллект у него – старшая группа детского сада. Если не младшая.

– Оля, – крикнула мама с кухни, – молока в доме нет! Можешь сходить, не устала?

– Да, сейчас, – ответила Оля. Она рассматривала своё лицо в зеркале, кажется, первый раз. А вроде ничего лицо. Очень даже.

На следующий год Гордеев продолжал учиться, только в младшем классе – оставили на второй год. А вот Левицкий ушёл в какую-то умную школу. Жалко – не с кем стало играть, и вообще поговорить не с кем. Но и не особо хотелось говорить: Оля стала много заниматься музыкой, готовилась к конкурсу, её даже освобождали от уроков. Очки она старалась не носить, узнавала людей в основном по причёске и одежде. Однажды с удивлением поняла, что бритый наголо парень – это Гордеев, а она и узнать его не могла долго. Увидела, что у него какие-то смешные усы отросли, удивилась ещё больше.

Ещё был случай: пришла в гардероб за курткой, а там, в капюшоне, – цветы. Букет. Кажется, с клумбы сорванный, но красивый. Долго потом не могла отряхнуть капюшон от лепестков; Гордеев же делал вид, что он тут ни при чём, отворачивался.

А на следующий год Оля ушла из школы в музыкальное училище и Гордеева больше не встречала.

Все дети играли в паровозике, а Минька упрямо лез на крышу. Ольга сначала сердилась на него – хоть бы раз поиграл как человек, куда его вечно тащит? – а потом засмеялась: чего ты хотела от своего ребёнка?

Был тёплый июнь, цвела липа – так же, как в тот год. Ольга всегда вспоминала Веньку Гордеева, когда чувствовала этот запах. Как сильно пахнет – голова кружится. Где Гордей сейчас, интересно, жив ли? Беспокойная, должно быть, у него судьба.

– Минька, нам бы домой уже идти!

– Мама, я ещё чуть-чуть!

…Не хотелось его забирать. С одной стороны, скоро к Ольге придёт ученик, дипломник. Поступает в этом году, скоро экзамен, она с ним занимается каждый день по два часа. С другой стороны, Минька так хорошо играет. Познакомился с девочкой на крыше паровозика и не отходит от неё ни на шаг. Это первый раз такое; и дело не в том, что девочка. Просто он всегда играл один, ему с другими неинтересно – а тут говорят, говорят и не могут остановиться. Как его заберёшь?

Ольга смотрела то на детей, то на цветущую липу, то на долговязого парня в смешной футболке. Лохматый, бородатый – неужели отец этой девочки? Худой страшно, руки из футболки нелепо торчат. Уткнулся в телефон, пока ребёнок на крыше. Ольга помогла слезть и Миньке, и девочке – даже не заметил. А девочка красивая. А липа пахнет, пахнет… Ольге вдруг пришла в голову мысль:

– Минька, пойдём, я тебе что покажу, – сказала она.

– Что?

Ольга сорвала цветок липы:

– Подари девочке. Ей будет приятно, вот увидишь!

– Нет, – сказал Минька, – у меня вот что есть, – и раскрыл ладошку.

Там лежал дохлый жук-бронзовка.

– Она оценит? – с сомнением спросила Ольга.

– Конечно!

– Оля, это ты? – спросил длинный парень. А ведь знакомое лицо, кто же это? – Не узнала, – он улыбнулся и шевельнул красивыми загорелыми пальцами пианиста. Знакомое движение…

– Тимка!!! Бог мой, какой ты стал бесконечно длинный…

Оля чуть не бросилась к нему обниматься, но в последний момент застеснялась. Бородатый, совсем другой ведь человек… А, нет. Улыбается так же. Спросил:

– Неужели у тебя такой большой сын?

– Да, взрослый…

– Минька – это Михаил? Или Митя?

– Минька – это Бенджамин, – объяснила Оля. – У него отец американец.

– Ух ты, Бенджамин. Красиво, – уважительно вздохнул Тим и неожиданно добавил: – Я тоже в Штатах жил, два года. Сейчас вернулся.

– Работал?

– Да. Слушай, у тебя в телефоне есть такая игрушка? – открыл приложение, показал. Модный у него телефон, неужели хвастается? Как глупо; совсем не похоже на прежнего Тимку.

– Есть, – кивнула Оля, – Минька из неё не вылезает, я даже думаю удалить.

– Не удаляй пока. Это моя.

– Как это?..

– Ну, я делал. Не один, конечно, но идея моя.

– Ух ты! – восхитилась Оля. Тогда есть чем хвастаться, конечно. – Значит, так со школы и придумываешь игры?

– Ну, не только игрушки, конечно. Но это люблю.

– Надо же; а я как раз тебя вспоминала.

– А ведь врёшь, – сказал вдруг Тим. – Гордеева вспоминала, а не меня.

– Точно. Ты откуда такой телепат?

Тим вздохнул, потом сказал:

– Вычислил. Я же математик, знаешь…

Откуда он всё же знает? Такой высоченный; неужели это тот самый маленький Левицкий?

– Где он сейчас, этот Венька, не знаешь? Не пропал?

– Знаю. Он поступил в Нахимовское, представь. Огромный был конкурс; никто не верил, а Гордей поехал и поступил. Женя-историк с ним занимался, вытянул. Он такой учитель волшебный, я у него тоже занимался потом, мы вдвоём с Гордеем и ходили. А теперь Гордей в море, мы немного переписываемся… Виделись последний раз в Нью-Йорке.

– Ничего себе! А я ушла в училище и ничего этого не знала!

– Да ты вообще… Мало что знала, кажется, – внезапно сказал он. Ну и нахальный оказался Левицкий, чего вдруг?

– Не понимаю… Ты про что?

– Ты хоть поняла тогда, что цветы от меня были? В капюшон положил тебе.

– Ты?!

– Ну да. Я за тобой целый год ходил, а ты меня вообще не замечала. Специально?

– Тима! Не может быть. Я тебя не видела, я же очки тогда перестала носить. Мне казалось, они мне не идут…