Юван Шесталов - Красная легенда на белом снегу

Сава видел, как многие взрослые люди с утра до вечера возились в этом доме.

Что-то красили, мыли, строгали. Видел, как привезли на большой лодке чёрные столы, которые называются партами.

А главное — привезли книги. Много книг.

Среди них были белые книги, которые назывались тетрадями. Больше всех Сава интересовался ими.

«Из белой кожи какого зверя сделана эта чистая белая бумага? — думал он. — Интересно, что тонкой деревянной палочкой, у которой выжжена сердцевина, можно выводить разные тамги [11] Тамга — родовой или личный знак. , чертить, рисовать…»

Больше всего удивляло мальчика то, что палочка не сгорела, когда её прожгли насквозь, и он был рад, что Учитель раньше других ему подарил такую палочку и тетрадь. И теперь с трепетом ждал, когда Учитель снова подарит ему такую же.

— Здравствуйте! — говорил Учитель, встречая каждого. Ребята молча садились за парты и с нетерпением глядели на Учителя. Некоторые мальчики и девочки пришли вместе с родителями. Школа помещалась в двух комнатах. В просторной, светлой стояли парты, покрытые лаком. Перед ними — стол Учителя. На передней стене висела классная доска. И в стороне от неё — большие классные счёты. В простенке между окнами висел портрет Ленина.

— Здравствуйте! — сказал Учитель, когда все дети и взрослые расселись за парты.

Дети молчали, молчали и взрослые.

— Как по-мансийски будет «здравствуйте»?

Снова молчание. Учитель растерянно окидывает взглядом класс, потом вопросительно смотрит на Саву.

— Пася! — говорит почти шёпотом Сава, не зная точно, что хочет Учитель, но чувствуя, что ему надо что-то ответить.

— Пася олэн! — добавляет Сас, приведший Петю, своего внука, в школу.

— Спасибо! Теперь я буду знать, что «здравствуй» по-мансийски — «пася». Ну, а что такое «олэн»?

— «Олэн» — это значит «живи»! — сказал довольно смело Петя, у которого волосы были заплетены в косички.

— Пася олэн! — повторил Учитель. — Спасибо! Спасибо! Вы меня будете учить мансийскому языку, я вас научу русскому. И считать научимся и писать…

Когда ребята чуть успокоились, Учитель сказал, что сегодня после урока все будут знакомиться с воспитателем, поваром, с врачом, а потом все вместе будут обедать в интернатской столовой. Но сначала надо пройти медицинский осмотр.

Сава не знал, что такое медицинский осмотр. Думал, будут просто смотреть интернат, который разместился рядом со школой.

Там были спальня и столовая.

Но медицинский осмотр оказался совсем другим.

Учитель повёл их к женщине в белом халате.

— Ой, дохтур! — воскликнул Петя, увидев женщину со странными и непонятными инструментами в руках.

Миг — и Петя исчез за дверями. Сава тоже чуть не побежал. Слыхал, что дохтуры болезни лечат, с духами нечистыми общаются, больно делают.

Женщина в белом халате позвала его ближе, велела снять рубашку. Сава снял рубашку новенькую, ситцевую. Бабушка сшила её для школы.

Дохтур пристально взглянула мальчику в глаза. На мгновение она показалась Саве шаманкой. Потом с помощью металлической трубки она послушала биение сердца. Постучала молоточком возле лопаток. Снова посмотрела Саве в глаза и сказала:

— Молодец! Здоров! Можешь учиться!..

Бегут олени. А в небе рядом с луной ходят звёзды. Они блещут, искрятся, будто улыбаются. Только тихо-тихо, чтобы не разбудить белую метель, такую же разбойницу, как коварная и злая колдунья Танварпэква. Про неё и Учителя говорил Якса:

— Куль с Танварпэквой сначала будут просто мучить наших детей и внуков, а потом их заберут в свои каменные дома.

Сава знал и про Танварпэкву. Много сказок про её проделки слышал.

В лесочке у деревни, на северной стороне, живёт эта злая старуха.

Она делает нитки из сухожилий. Её не всякий увидит. Она — дух. Но и не ко всякому она пристанет. А кого облюбует — защекочет до смерти. Ночью защекочет, когда все спят.

Поэтому все её боятся.

Поэтому ночью нитки из звериных сухожилий никто не плетёт.

А вот что однажды было.

Жила девушка. Мастерица на все руки.

Но искуснее всего она плела нитки из сухожилий. Устали не знала, до самой глубокой ночи работала.

— Подруженька, не плети ночью жил! — говорили ей женщины и девушки постарше.

— Почему? — удивляется она.

— Нельзя. Здесь Танварпэква живёт. Страшная старуха, жилистая старуха. Засидишься — придёт к тебе. Защекочет до смерти…

Но девушка не послушалась. Днём крутит жилы и ночью их катает.

Однажды, когда все уже спали, завизжала собака, будто её кто-то ужалил.

Потом заскрипела дверь, и в дом с морозом седоусым ввалилась Танварпэква. В руках у неё серебряная чаша.

В чаше — жилы. Собачьи жилы. С шеи лайки сорвала она их.

Оттого собаки и визжали.

Подсела к девушке и говорит:

— Здравствуй, внучка, здравствуй! Ну и проворна ты! Давай поспорим: у кого из нас чаша с жилками быстрее наполнится. Если твоя, то чашу из чистого серебра ты возьмёшь! Если моя быстрее наполнится, то я пощекочу тебя. Да так буду щекотать, что из тебя выскочит печень.

— Ты садись, бабушка! Я принесу что-нибудь полакомиться, — говорит девушка. Выбежала она на улицу. Принесла с амбара юколу — вкусную сушёную рыбу. — Угощайся, бабушка, кушай!

А сама снова выбежала. В углу амбара нашла пустой берестяной кузов — и бегом в сторону леса.

А там, на краю деревни, под корнями самого могучего кедра, — дом Танварпэквы.

Добежала девушка до этого кедра, разожгла берестяной кузов и бросила под дерево, а сама полетела домой с криком:

— Бабушка, бабушка, в юрте твоей огонь играет! Горит твоя юрта!

Танварпэква как молоденькая побежала. А девушка бросает собачьи жилы на улицу, моет серебряную чашу и ставит её на стол. Сама быстренько тушит лучину, мажет лицо рыбьим жиром и ложится спать среди людей. В старину люди спали на одних нарах.

Скоро Танварпэква опять пришла. Ищет девушку всюду. Руками своими жилистыми лица спящих щупает. Подошла к девушке, пощупала лицо, щекочет. Девушка чуть не вскрикнула от щекотки, но, собрав последние силы, сдержалась.

Потрогала старуха ещё раз её лицо — скользкое оно, не похоже на лицо той девушки. К другим идёт, среди других ищет. Стонут люди, вздыхают во сне, всхлипывают. И снова к девушке подходит старуха, опять её мнёт, щекочет. Но молодая молчит, не подаёт ни звука.

— Торум, видно, тебя защитил, — вздыхает Танварпэква. — Изворотливей и хитрей оказалась меня. Ну, погоди! Если опять будешь по ночам крутить жилы, — всё равно защекочу…

А мастерица-девушка спит и невесёлые сны видит. Мечется. Наутро раньше всех встала, разожгла огонь в чувале. Берёт со стола серебряную чашу, показывает её людям.