Александр Шишов - Наш Калиныч

— Что же, молчите, — опять сказала учительница. — Урок вести не буду, пока не признаетесь.

Она села за свой стол у черной классной доски и принялась листать какую-то книжку.

Ребята вели себя тише воды и ниже травы.

Учительница отложила книжку.

— Должно быть, это сделал мальчишка-трус. Язык у него присох. Говорить надо смело: виноват, так виноват.

И опять во всем классе молчок в кулачок: ни ответа, ни привета.

— Сад назвали именем Калинина — революционера, большевика. В любое время он может заехать к нам да спросить, как выполняем мы его наказ… — Учительница, сдвинув брови, все больше суровела.

Наконец с первой парты поднялся низкорослый паренек Боря Потехин. Уши и щеки у него горели. Заикаясь, он ответил:

— Я сломал яблоньку. Нечаянно. Зимой это еще случилось. Ремешок у меня на лыже оборвался. Я ступил ногой и провалился. Под снегом-то не видно…

Девочки с недоверием ухмыльнулись: из-под снега-то виделись вершинки посадок. Зачем нужно направлять туда лыжи. Но Боря, еще больше заикаясь, добавил к тому, что сказал:

— Пускай она берет мою шафранку, а я эту, сломанную.

Учительница сразу подобрела: оказалось, зло не такое большое.

— Не плачь, Соломина. Слышишь, Потехин сломал нечаянно. Он отдает тебе свою подшефную яблоньку. Обменяйтесь.

Паня подняла заплаканные глаза, оживилась.

— Я хочу поглядеть, на что меняться-то. Можно мне, Надежда Павловна, сбегать в сад?

Учительница разрешила. Паня Соломина насухо вытерла слезы, встрепенулась и, в красной вязаной шапочке с помпоном, косички в стороны, побежала в сад. В четвертом ряду от окон школы она нашла шафранку Бори Потехина и очаровалась ею. Кряжистая, сучья толстые, кудрявые. Круг под яблонькой взрыхлен и присыпан торфом. Шафранка даже чуть повыше своих сверстниц.

Затем девочка опять навестила свое покалеченное деревце, свою папировку. А там на тоненьком голом прутике раскачивалась какая-то пичужка и бойко пела: «Трю-ли, трю-ли, трю-ли». Птичка радовалась теплой весне. И Паня почему-то забыла о своем горе, ей стало уже не так грустно. Пичужка улетела, а она погладила по шершавому стволу свою яблоньку.

«Подвяжу сломанный сучок на рогульку, да полью ее, да подкормлю, да больное место забинтую», — подумала Паня и, повеселевшая, счастливая, скорее побежала обратно за парту.

Там Паню Соломину ждали.

— Ну, что?

Она ответила:

— Не отдам никому свою папировку. Я ее выхожу.

В последние годы, навещая свой родной край, Калинин останавливался в тетьковском доме отдыха.

После завтрака отдыхающие отправлялись купаться, собирать грибы и ягоды в лесу, а Михаил Иванович шел обычно, опираясь на палочку, в соседние деревни, к землякам, узнать, как им живется.

Однажды в полдень, идя полем, встретил он двух девочек. Они несли ведерко с ключевой водой.

— Это вы куда спешите, стрекозы?

— К мамкам.

— А где же ваши мамки?

— На льне. Если пойдете за нами, то в самый раз и найдете.

Михаил Иванович пошел за девочками.

— Это что же вы такие непричесанные? — спросил он.

— А мы купались: волосы сушим.

— Где же вы купались?

— В Медведице.

— Не боитесь утонуть?

— Как бы не умели плавать — боялись, а мы плаваем.

В поле запестрели белые, красные, синие и желтые платки. Это женщины лен теребили. За делом-то они и не увидели, как подошел Михаил Иванович.

— Здравствуйте, землячки! — бодро сказал он им, приподняв кепку с седеющей головы.

Женщины выпрямились, заулыбались, обрадовались. Одернули подолы юбок, вытерли пот с загорелых лиц.

— Хорошему урожаю душа радуется.

— Не радуется, Михаил Иванович, — ответила за всех звеньевая Пелагея Бычкова.

— Что так?

— Мы, Михаил Иванович, вторую неделю поклоны здесь кладем. Богу так не молились…

— Хороший у вас лен уродился. Волокно сдадите государству первым сортом — артели доход, — подбодрил Калинин.

Женщины улыбались, но гнули свое:

— Хоть бы табун скота сюда забежал да частичку вытоптал, а то одни мы и до белых мух его не одолеем.

— А где ж мужчины?

— Они с портфелями. Считают: лен теребить — женское дело, а им быть в конторе. Столов наставили — не пройти!

— Что же, и Василий Федорович так думает, что теребить лен — дело только женское? — спросил Калинин.

— В том-то и беда, Михаил Иванович, что председатель с портфельщиками заодно. Если встретите его, постыдите.

— А вы покажите, где тут дорогу к нему найти попрямее и покороче, — заторопился Калинин.

Пелагея Бычкова кликнула девочек:

— Любанька, Машутка, проводите Михаила Ивановича той межой, по которой мы сюда ходим.

Председатель артели Василий Федорович Тарасов, подстриженный и побритый, подтянутый широким солдатским ремнем, поспешил подать Калинину стул, но тот и на минутку не присел.

— Для чего бумагами-то обложились?

— Готовлю ведомость об урожае, — ответил Тарасов. — Посмотрели бы, Михаил Иванович, какой у нас лен уродился.

— Видел.

— Видели? Не лен, а золото!

— Василий Федорович, вы-то должны знать: золото не золото, не побыв под молотом. Мне помнится, наши отцы вели счет зерну в закромах, а не в поле.

— Погода нас не торопит.

— А совесть? Женщины с утра до вечера в поле, изнемогают от жары, а вы тут с бумагами возитесь. Нехорошо!

На второй же день в поле на лен вышли все бригадиры и счетные работники конторы, весовщики и кладовщики со складов. В кузнице на время погасили горн. Плотники отложили топоры.

Женщины, встречая на поле своих мужей, лукаво между собой переглядывались.

— Вот хорошо, что и вам на лен-то захотелось! — расставляя на загоны людей, смеялась звеньевая Пелагея Бычкова. — То-то здесь привольно, и портфели не нужны.

Ребята Верхней Троицы любили свою начальную школу, любили они и молодого учителя Николая Андреевича Страхова. Внимательны были на его уроках. А тут как-то вдруг выбежали из-за парт и зашумели.

— В чем дело? — спросил учитель.

Но, взглянув в окно, сразу понял, почему переполох: по дороге из тетьковского дома отдыха, одетый в длинное пальто и серую фуражку, опираясь на палочку, шел Михаил Иванович Калинин.

— К нам! — обрадовались ребята.

Было это в 1931 году ранней весной. Таяло. Из-под снега бежали ручьи. Чтобы не набрать воды в калоши, Михаил Иванович ступал по самому гребню, а как только свернул к школе, так и увяз. Тут мальчики под ноги ему стали подкладывать жердочки, доски, поленья. Окруженный детворой, он вошел в класс, снял фуражку и сел на стул, предложенный учителем. Затем размотал теплый шарф на шее, оглядел стены, низкие потолки и спросил:

— Ну как, орлы, тесно вам тут живется?

— Нет, не тесно, — хором ответили ребята.