Юрий Томин - Повесть об Атлантиде [с иллюстрациями]

Но так уж всегда получалось, что им редко удавалось договорить до конца. Наступил вечер.

— Иди домой, — опомнился Павел. — Влетит. Да и мне пора.

— Ничего, — сказал Юрка, — меня не бьют. Меня словами воспитывают. Только словами — хуже. Других выпорют — и всё. А меня — словами.

— Конечно хуже, — согласился Павел. — Словами человека до чего хочешь можно довести. Ты не говори, что меня здесь видел…

— Не понимают они! — горячо сказал Юрка. — Если у тебя — мечта, так что ж особенного!

— Не понимают, — вздохнул Павел. — Я уже три рапорта написал. Не пускают.

Не один Юрка, многие знали о том, что начальник пристани мечтает о больших плаваниях. Трубка, лоция Баренцева моря, которую он знал наизусть, и якорек, выколотый на руке, не сделали его моряком, но он был неукротим в своей тяге к морю.

Рапорты в Управление возвращались обратно с обидными резолюциями. Он писал новые.

Матросы пристани посмеивались, видя, как он болтался в волну на плесе, вырабатывая устойчивость против морской болезни; А он, дождавшись сильного ветра, выходил снова.

— Так ты не говори, что видел меня, — повторил Павел.

— Я не скажу.

— Ну, будь здоров. На пристань с удочкой приходи! Я скажу, чтобы тебя пускали! — крикнул Павел уже с реки.

— Ладно! — ответил Юрка и, вспомнив матроса, засмеялся. Нет, дорога на пристань теперь закрыта.

Насвистывая, Юрка зашагал по берегу.

Солнце уже село. Над горизонтом неподвижно висели раскаленные облака.

Дом а сгрудились над берегом, словно бежали и остановились у обрыва в испуге. В просвете между домами виднеется искрящаяся полоска — кусочек Енисея. Окна класса распахнуты настежь. С реки слышатся гудки. Идут плоты, баржи. Не оставляя за собой волны, буравят воду наливные самоходки. Колесные буксиры молотят плицами по облакам, разбивая их вдребезги. И все мимо, мимо… В Игарку, в Дудинку — к морю.

По улицам бродят пьяные от жары собаки.

Небывалое лето пришло в Усть-Каменск!

Петькина парта у окна. Солнце печет ему затылок, слова учителя доносятся будто издалека. Гораздо лучше слышно, как тоненько и сварливо визжит пила на лесопилке.

Впереди, рядом с Димкой, сидит Юрка Аленов. Петьке не видно его лица, но по напряженной Юркиной спине и по тому, как он вздрагивает, когда учитель повышает голос, Петька угадывает: Аленов читает. Книга прижата снизу к крышке парты, сквозь щель видно две — три строчки — потом все придется перечитывать заново. Но, как видно, это не смущает Юрку. Он всегда умеет выбрать книги, которые интересно читать даже по строчкам.

Петька вздыхает и начинает шарить по карманам. В карманах пусто. Вчера мать стирала брюки и выгребла все подчистую.

Петька обводит взглядом потолок. Он гладкий, белый, ни одной трещинки. Скучно!

Не глядя, привычным движением он протягивает руку и дергает за ленту, вплетенную в косу соседки. Это Соня. Прежняя учительница посадила ее рядом с Петькой, чтобы она на него влияла. Но Соня не может влиять на Петьку, она боится его. Она отодвигается молча и, по-прежнему глядя прямо на учителя, начинает заплетать косу.

Скучно!!

Наконец, не выдержав, Петька привстает и заглядывает через Юркино плечо. Что он там читает?

— Исаев…

«Ну, конечно! Стоит пошевелиться — и уже готово!»

Другим тоже делают замечания, но Петьке кажется, что ему чаще. Еще кажется, что его фамилию учитель произносит со злорадством, четко разделяя слоги: «И-са-ев!» Когда приходится отвечать, то Петька говорит нарочито грубоватым тоном. Все в Викторе Николаевиче вызывает у Петьки неприязнь: го, что он украдкой поглядывает в план урока, лежащий на столе, и очки, которые учитель надевает, когда волнуется, и манера говорить — очень правильно и четко. Петька не сумел бы объяснить, почему то или иное ему не нравится. Вот не нравится — и всё!

Виктор Николаевич давно заметил эту неприязнь. Он человек прямой, и проще всего ему было бы отозвать Петьку в сторонку и спросить: «Слушай, Исаев, ты чего злишься?» Тем более, что ему мешают работать косые Петькины взгляды, он чувствует их даже спиной. Но Виктор Николаевич уверен, что в ответ получит грубость, и потому не спрашивает. Он завидует старым учителям, у которых все получается просто. А у него не получается. И к урокам он готовится особенно тщательно… Но все же сорвется иногда с языка не то слово, а он не умеет сделать вид, что это в порядке вещей, что так и нужно. Это большое искусство — владеть собой, когда тридцать человек смотрят на тебя. А такие, как Исаев, замечают всё. Нужно постоянно следить за собой. И за ними нужно следить.

— Исаев! — Виктор Николаевич назвал Петькину фамилию машинально, просто потому, что он в этот момент думал о нем.

Петька поднимается за партой — оскорбленный и торжествующий:

— Чего «Исаев»? — в голосе его вызов. Но учитель не принимает вызова.

— Извини. Я оговорился. Аленов, повтори, что я объяснил.

Юрка вскакивает. С колен его сползает и плюхается на пол тетрадь.

— Вы объясняли… Вы объясняли, что вы оговорились!

Класс — в восторге. Класс корчится от смеха. Смеются откровенно и щедро — вовсе не потому, что так уж смешно. Просто есть повод посмеяться. Даже учитель старается подавить улыбку: губы его дрожат, глаза становятся круглыми и веселыми. Ведь сегодня — последний день занятий.

— Что там у тебя, Аленов, под партой? Давай сюда.

— У меня? Ничего нет. — Юрка подвигает ногой тетрадь поближе к Димке.

— Полуянов, подними и дай мне.

Димка в нерешительности смотрит то на учителя, то на Юрку. Наконец он делает выбор и протягивает руку под парту.

— Виктор Николаевич… — Юрка почти умоляет. — Вы поймите!.. Это нельзя показывать. Никому! Честное слово!

— Что там у тебя?

— Тетрадь.

— Хорошо, — говорит учитель, — я не буду читать твою тетрадь. Но пусть до звонка она полежит у меня на столе.

Нет, Юрка не хочет! Он боится. Взрослые слишком благоразумны и рассудительны. Они понимают много и вместе с тем мало. То, что ты строил всю жизнь, они могут разрушить одной улыбкой или одним словом. Нет, Юрка не хочет!

А Димка уже тянет руку… Тогда Петька, нырнув под парту, хватает тетрадь и прячет ее в карман. Учитель так и не разглядел ничего: мелькнуло голубое и скрылось.

— Исаев, дай сюда.

— Я не отдам.

— Почему?

— Это не мое.

— Исаев… — учитель говорит спокойно, но уже не улыбается. — Слушай, Исаев. Вас тридцать человек в классе… Если меня не будет слушаться один, то не будут и остальные. Мне просто не справиться одному. Ты Должен отдать тетрадь.

— А вы… когда учились в школе… вы бы отдали?

— Я бы отдал. И ты должен отдать.

— Нет.

— Почему?

— Это не мое.