Юрий Яковлев - Самая высокая лестница

«Я буду любить тебя… Не буду курить по ночам, кричать на маму и выгонять за дверь разноухого Ваську… И когда придёт новая весна, у меня вырастут волосы… Пусть зелёные…»

Ничего этого я, конечно, не сказал своей спутнице. Я вздохнул и надвинул ей свою большую шляпу на самые глаза… Мы шли по непросохшей глине, ноги у нас разъезжались, и несколько раз мы чуть было не растянулись, но в последнюю минуту удерживали друг друга. То ли от этого скольжения, то ли оттого, что один из нас с трудом лепил, а другой с неприязнью рассматривал серого человека, мы оба очень устали. Девочка первая почувствовала это и сказала:

— А я умею писать воскричательный знак!

Она тут же пальцем на глине нарисовала палочку и точку.

— Зачем этот знак? — спросил я, делая вид, что не разгадал её словечка.

— Чтоб все слышали… когда очень надо, — ответила она.

И мы стали кричать «кто громче», чтобы испытать действие «воскричательного» знака.

Простились мы у глубокой лужи. Девочка присела на корточки и стала мыть коленки. Вода была холодной, но девочка тёрла коленки до тех пор, пока они не стали красными. Она распрямилась, вытерла руки о платье и протянула мне шляпу.

— Приходи на речку, — сказала она мне, как своему давнему приятелю, и побежала.

А я надел ещё тёплую шляпу и подумал, что от этого тепла и в самом деле могут снова вырасти волосы, как на деревьях вырастают листья…

Наша компания ведёт свою историю с довоенных лет. Когда-то все мы учились в одном классе. В тридцать второй школе в Чернышевском переулке. С тех пор многое изменилось: и школы нашей не существует, и переулок стал называться улицей. Да и сама компания постарела, поредела, утратила былую лёгкость на подъём. Но случается, что кто-нибудь протрубит сбор, и весь доблестный девятый «А» соберётся на встречу Нового года у Нонны Гурьевой или у Тамары Шамониной, хотя Тамара — теперь весьма солидная тётя — училась на класс младше и попала в нашу компанию в порядке исключения.

На встречу Нового года обычно спешат как на поезд. Собираются торопливо, что-то обязательно не успевают, поглядывают на часы и подгоняют друг друга. Большинство гостей появляется в последние минуты. Едва успеют раздеться, облобызаться, а уже бьёт полночь.

Но не все люди бегут вдоль состава, сгибаясь под тяжестью багажа, не все прыгают на ходу в первый попавшийся вагон. Некоторые приходят за полчаса до отхода поезда. К таким людям относился наш однокашник Боря Максимов. Он ещё в школе отличался точностью: ни разу не опоздал на урок, за что учителя ставили его в пример, а ребята звали Хронометром.

Над ним, бедным, постоянно подтрунивали. О нём сочиняли разные небылицы. Говорили, что он на свиданье приходит за час до назначенного времени. И многое другое…

Странным человеком был этот Боря Максимов. Мы долго считали его недотёпой и увальнем. И вдруг он ошеломил нас. Это случилось в первые дни войны.

Мы не знали, что сделать для Родины в свои семнадцать допризывных лет. Строили планы, спорили, а Боря Максимов — куда ему спорить! — молчал. Но однажды он предстал перед нами в военной форме — гимнастёрка топорщится под ремнём, сапоги с непривычки гремят и шаркают, звёздочка над левой бровью. Он пришёл и говорит:

— Ребята, я ухожу на фронт. Отпустили из части проститься.

Вся наша компания так и ахнула. Получилось, что наш Хронометр поспел вовремя, а мы все опоздали. Мы рассматривали его как старшего, щупали гимнастёрку, трогали остроконечную звёздочку с алой эмалью. Спрашивали:

— Как тебе удалось?

Оказывается, пока мы чесали языки, он ежедневно ходил в военкомат и так всем надоел, что его наконец призвали.

Потом мы тоже попали на фронт. А Боря Максимов к тому времени уже командовал взводом управления на зенитной батарее. Пять сбитых самолётов… Он и с войны вернулся первым. Правда, в санитарном поезде, с осколочным ранением.

И вот теперь, на встречу Нового года, Боря Максимов опять пришёл раньше всех — в десять часов. Дверь ему открыл хозяйский сын — Эдик. Никто не ждал так рано гостей, никто даже не выглянул. Эдик открыл ему дверь и долго рассматривал раннего гостя.

— Вы кто? — спросил он, уверенный, что незнакомец ошибся адресом.

— Я — дядя Боря, — ответил Боря Максимов, — А ты Эдик?

То, что незнакомец знал его имя, внушило Эдику доверие: значит, не чужой.

— Я — Эдик, — подтвердил мальчик и тут же доверительно сообщил: — А гости ещё не пришли.

— Что же делать? Буду… первым гостем.

— Хорошо, — после некоторого раздумья согласился Эдик и впустил Борю Максимова в дом.

Гость не спеша снял тяжёлое пальто, припорошённое снегом. Стянул с головы нерповую шапку и долго вытирал о половичок ботинки, словно расшаркивался перед хозяином. Потом он наклонился к зеркалу, поправил галстук и пригладил волосы. На Боре Максимове был строгий чёрный костюм, какие в наше время носят уже немногие. Гость одёрнул пиджак. Но приглашения пройти в комнаты так и не получил.

— Где твои старики? — спросил Боря Максимов, стоя под вешалкой.

— Мама — на кухне. У неё пироги горят, — доложил Эдик. — А папа залез в ванну.

— Что же, он другого времени не нашёл? — спросил дядя Боря.

Эдик посмотрел на него строго, укоризненно, как на рядового, обсуждающего действия начальника. Но ничего не сказал. И в комнату не пригласил.

— А ты чего не спишь-то? — спросил гость.

— Так ведь Новый год! Мне до полпервого разрешили… Дядя Боря, а вы почему раньше всех пришли? Боялись опоздать?

— Боялся. Я, брат, всегда боюсь опоздать.

— А я не боюсь, — признался Эдик. — Я однажды даже школу проспал. Не верите?

Дядя Боря поверил. И тогда мальчик спросил:

— А почему вы боитесь?

— Сам не знаю, — пожал плечами бывший Хронометр. — Таким уродился. Всё мне кажется, промедлю: приду, а поезд ушёл.

— Какой поезд? — удивился мальчик.

— Обыкновенный. Паровоз с вагонами.

Мальчик удивлённо посмотрел на гостя, обдумывая что-то своё. Потом он сказал:

— Мама тоже приходит раньше на поезд, чтобы занять получше местечко.

— Получше местечко?..

Дядя Боря тихо засмеялся. И Эдик смеялся, но в комнату гостя не приглашал. Так они и стояли в коридоре.

— Дядя Боря, а верно, что вы в танке горели? — неожиданно спросил мальчик.

— Нет, — ответил гость, — в танке я не горел. Я в телятнике горел…

— В телятнике… — разочарованно протянул Эдик, и губы его вытянулись трубочкой. — А я думал, в танке.

— Так ведь огонь один — что в телятнике, что в танке, — усмехнулся гость, но этот довод не подействовал на маленького хозяина.

Однако он спросил:

— А как вы в телятник попали?

— Шёл мимо. Смотрю, горит. Телята плачут. Мне жалко стало…