Андрей Некрасов - Приключения капитана Врунгеля (Повесть и рассказы)

Нет, я не спал. Я вспоминал весь этот страшный день, и другая разгадка пришла мне в голову: Николай Николаич просто свихнулся.

И не успел еще я решить, что тут делать, он распахнул дверь и бегом побежал на берег.

«Топиться», - мелькнуло у меня, и я бросился за ним. Из барака бежали туда же потревоженные гудком ребята.

А Николай Николаич вскочил на опрокинутую лодку и стал размахивать фонарем, точно хотел изловчиться и подальше зашвырнуть его в море. И, когда я подкрался и уже нацелился, чтобы неожиданно схватить его сзади, разгадка странного поведения нашего повара пришла сама собой: с моря, прямо на нас, глядели три огонька: красный, зеленый и над ними крошечный белый. Прямо на промысел шло самоходное судно.

Просто Николай Николаич не спал, смотрел всю ночь на море, высмотрел огни и решил гудком и фонарем зазвать их к нам, на Мухтыль.

У старика не было морского опыта, но несчастье подсказало, что делать, и вот, словно в награду за его тревогу, пришло судно, а вместе с ним появилась надежда.

На судне есть радио, сейчас сообщим «всем, всем, всем…». Кто-нибудь да найдет, не дадут, погибнуть человеку.

Стало сразу легче на душе и у нас и, должно, быть, у старика тоже.

- А ведь, может, и выручат, - сказал он.

И мы все молча согласились: да, может, и выручат. Молодец повар, не зря караулил.

По тому, как близко подошло судно, мы поняли, что это небольшая шхуна. Она прошла через бар, в самую бухту, бросила якорь, и теперь, должно быть, оттуда спускали шлюпку. Так и есть. Вот она отделилась и огненной точкой поползла по воде. Это фонарь на носу. От фонаря по воде расходятся блики, и слышно - стучат уключины.

Холодный ветерок потянул с моря, и на берег с ворчанием взобралась седая волна. Еще две такие волны, а с третьей и шлюпка выскочит на берег.

Я вдруг представил, как из нее выйдут незнакомые люди, узнают о нашем несчастье и разведут руками: радио нет, а самим идти не стоит. Где там, в море, искать какой-то кунгас?

И тут уж Николай Николаич не выдержит, непременно свихнется, когда рухнет за ним последний мостик к потерянному спокойствию. Может, это и лучше для него - совсем потерять память, чем жить и помнить все время, что Карев в последнюю минуту, захлебываясь горькой водой, проклинал его как убийцу, но мне стало жалко неповинного ни в чем старика, и я отослал его с берега.

- Давай-ка, Николай Николаич, сваргань чаю, что ли, встречай гостей, - сказал я.

Николай Николаич послушно заторопился на кухню. Минуту спустя шлюпка с хрустом врезалась в песок, и из нее один за другим стали выскакивать люди.

Я поднял фонарь и шагнул навстречу. Но, когда свет упал на лица этих людей, я попятился от неожиданности. Впереди, в своей вечной фуражке и в потертом кителе с позеленевшими пуговицами, на берег поднимался Карев. Мне нечего было сказать, и он заговорил первый:

- Что, не ждали? А я взял да пришел. Меня огонь не берет и вода не принимает. Старый моряк - вся грудь в ракушках, - рассмеялся он и сунул мне свою широкую лапу.

Я бросил фонарь и ухватился за нее двумя руками, точно Карев собирался бежать.

Потом кто-то поднял фонарь, кругом тесным кольцом сбились ребята.

- А повар где? Или боится, что я ему шею наломаю? Надо бы, да что с него взять, когда у человека руки худые… Так не ждали, значит?

- Не ждали, Михаил Карпович, - признался я, - ни тебя, ни шхуны не ждали. Один повар ждал. Всю ночь вахтил и, слышал небось, поднял тревогу. Он тут сам не свой ходил целый день, исстрадался, как бы ты чего не подумал.

- Чудак человек, да кто же подумает? - удивился Карев. - Это подлецом нужно быть, такое подумать.

Когда мы подошли к столовой, Николай Николаич уже разжег плиту, засветил лампу и выставил на стол свои замечательные варенья и печенья. Он как раз шел из кладовой с тяжелой банкой в руках, и, когда Карев появился на пороге, Николай Николаич охнул и выпустил банку. Она скользнула у него по животу, шмякнула об пол, разбилась, и во все стороны потекли темные, густые ручейки.

- Будь ты трижды неладный, - заворчал Николай Николаич и, присев на корточки, стал ребром ладони загонять ручьи в щель.

- Полно, Николай Николаич. Брось ты ее, потом подберешь. Давай-ка стряпай чего посущественнее, встречай друга, - сказал я.

Николай Николаич посмотрел на меня снизу вверх.

- Какой он мне, к черту, друг, прости господи. Механик, одним словом, и все тут. Морошку из-за него расколотил, из-за друга…

Николай Николаич встал и обтер руку.

А четверть часа спустя уже весело гудела плита, что-то шипело на сковородках, и Николай Николаич шумно суетился за дверью.

А в столовой Карев рассказывал. Рассказывал, как всегда, спокойно, точно не с ним случилась эта история, а где-то он ее слышал и теперь, чтобы похвалиться, приписывает себе.

Он недаром знал море. Каким-то особым чутьем, без приборов и даже без звезд на небе, он узнал, что его вынесло к Шантарским островам. Когда стало темнеть, он набрал смолы на бортах кунгаса, растрепал кусок каната и сделал факел. На огонь повернула шхуна рыболовного надзора. Но для нашего механика и это будто бы не было неожиданностью. По его словам, он ни минуты не сомневался, что так оно и будет.

И в его рассказе все получалось так просто, что казалось, каждый из нас, попади он в такую переделку, сделал бы так же. И все-таки нам было так интересно, что мы ничего не замечали, кроме этого рассказа. Мы не заметили, что затих Николай Николаич, не учуяли дыма и очнулись только тогда, когда Карев, неожиданно оборвав рассказ, поднял голову и строго спросил:

- Кок, чего палишь?

Обернувшись, мы заметили, как шмыгнул в дверь Николай Николаич, а секунду спустя оттуда послышалась ругань.

- Тьфу ты, пропасть! Вернулся ты на мое на несчастье со своими рассказами. Кабанчика целое лето на погребе берег, думал для какого для праздника. А теперь с тобой - сжег. Срам-то какой, будь ты трижды неладный.

Но кабанчик и подгоревший оказался очень вкусным. И мы долго еще сидели в столовой, говорили и слушали. Потом разбрелись спать.

Кареву постелили в столовой, и скоро он захрапел на весь Мухтыль. Я опять ушел к котлу и улегся в «гнезде». А утром повар растолкал меня за плечи.

- Восьмой час, на работу пора. Вставай, старшина, буди людей.

- Так чего же? Дай гудок, небось теперь знаешь как, - сказал я, повернувшись на другой бок.

- Зачем гудеть, - заворчал Николай Николаич, - и без гудка хороши. А механик пусть спит, чего зря человека тревожить. Ну, вставай, долго я над тобой стоять буду? Дела-то вон сколько.

В начале шестидесятых годов мне пришлось на большом буксирном теплоходе пройти от Красноярска до Игарки. Мы вели огромный тяжелый плот, шли очень медленно, и свободного времени у меня было столько, что хоть отбавляй. Я было заскучал в этом рейсе, но тут выручил меня Федор Степанович Бочкин.