Михаил Гершензон - Летчик Мишка Волдырь

Стало Ленке весело, будто она в детском доме весь век прожила. Манька Лютикова подарила ей свою куклу.

Вечером ребята улеглись по койкам. Спать еще никому не хотелось: рано было. Шурка Фролов залез в тумбочку ночного столика, как в ширму, так что высовывалась только одна голова, — загнусавил:

— Рутютю! Уанька рутютю!

Потом палку на палец поставил, как фокусник, и стал считать:

— Калечина, малечина, сколько часов до вечера — раз, два, три, четыре…

Палка упала.

Очень Мишке понравился его тезка, Мишка Ерзунов. Худенький такой, желтый, а глаза, как у мыши.

Его койка рядом с койкою Мишки Волдыря.

— Как у тебя, мамка есть? — спрашивает его Ерзунов.

— Нет.

— А тятька?

— Тоже нет.

— Вот и у меня нет. Только у меня не умерли они, а потерялись.

— Как потерялись?

— Не знаю я, где они живут. Я маленький еще был, отец и мать на железной дороге служили. Пришла раз мать, говорит — идем в Совет, и повела меня в Московский Совет; ей еще там какую-то бумажку дали. А на другой день снова сказала — в Совет, а привела меня вовсе в приют.

Адрес у меня был, как домой пройти, только ребята его зажигательным стеклом сожгли. Я помнил, как до площади дойти, а там, каким трамваем ехать, забыл. Маленький я еще был тогда.

— А мать с отцом помнишь?

— Не очень помню. Мне тогда только шесть лет было. Потом меня в другой дом перевели, потом в третий — должно, мою фамилию спутали, они меня найти не смогли.

Мишка Волдырь стал засыпать. Сквозь сон он уже слышал, как Ерзунова мать и отец, уходя на работу, запирали в комнате, как ему было скучно, и как он плакал. А один раз не стерпел, стал колотить ногами в дверь и вышиб дощечку; но вылезть в дыру побоялся, приладил, как мог дощечку на место и стал ждать мамку.

Мишка Волдырь разметал руки, заснул и стал посвистывать носом.

Утром, вместо занятий, было собрание; на собрании руководитель сказал, что Моно дало разрешение вывезти дом на лето на Кавказ.

Двинутся через неделю.

Был ли из вас, ребята, кто на Кавказе? Собирался ли кто в дорогу, — в далекий путь? Сколачивал сундучки? Зашивал тюки с бельем? Жестянки, кастрюли, бидоны — кто паковал в мешки? Кому приходилось надолго прощаться с Москвой? Повстречать на углу огольца, старого друга— приятеля, и оглоушить его с наскоку — завтра, дескать, нам вагон на Кавказ! На прощанье оставить ему все свои гвозди, куски резины, шурупы, катушки, свистки, сбитые двушки и трёшки?

Кому не случалось, тому не понять, какая в доме пошла кутерьма.

Руководители бегают красные, рукавами отирают потные лбы. Пуще всех работает комсомолец — Николай Иваныч. Откинет черную прядь со лба, крякнет; и пойдет ворочать тяжелые кули.

В доме — все вверх дном.

Только и слышно:

— Лёнька, беги за паяльщиком, запаять кипятильник!

— Брось, не тащи сам, надорвешься!

— Фрося, зашей покрывала отдельно!

— Что ты, Лютик, разве с таким узлом пустят в вагон?

— Сахар на Кавказе дорог. Беги, скажи дяде Сереже, пусть купит не два пуда, а три!

Шурка Фролов — рыболов.

— Там, на Кавказе, рыбу ловить есть где?

— Как же, в море рыбы довольно.

— Какая там, как у нас рыба?

— Нет, там морская.

— А морская рыба все-таки вкусная?

— Ну да, вкусная.

— Нужно повезти с собой вершу.

— В море вершами рыбу не ловят, там рыбу берут на крючок или сетями.

— Нужно купить веревку и лески!

Гундосый, и тот лопоухий мальчишка, Корненко, согласны.

— Веревку и лески!

— И червяков!

А девочки хлопочут про игры.

— Нам мяч и прыгалки!

— На кой им прыгалки, — кричит Александров, — лучше нам футбол!

Голова — кругом, будто нарочно все перед глазами прыгает.

Мишка Волдырь на вокзал, к Кочерыжке. Он бегал к нему, когда только мог.

— Ну, Кочерыжка, завтра мы едем. Ступай, попросись, чтоб тебя взяли.

— Ну, не возьмут. Теперь уже поздно. Да меня все равно бы не взяли — я дефективный. Только мне наплевать.

— Как наплевать?!

— А вот так!

Кочерыжка сплюнул со звоном и попал в проходившую мимо молочницу. Та завопила:

— Ах, ты вшивая дрянь!

— Ну, ну, проходи, тетка, тебя не убудет— спокойно бросил ей Кочерыжка.

— Разве ж ты бы не хотел на Кавказ? — спросил Мишка.

— Зачем не хотеть? Хочу.

— Отчего же…

— Оттого, что я в вашем доме не нуждаюсь. И сам доеду.

— Ванька! — вскрикнул удивленно Мишка, — неужто сам поедешь?

— А что ж. Мне не впервой кататься. Я даже до Челябинска доезжал.

— А сгонят!

— Сгонят — опять сяду. Ты только разузнай хорошенько, через какие города проезжать.

Чувашонок, Турхан, с булкой в зубах, подошел к ним и уселся на пол, скрестив ноги. Его чумазая рожица сияла, как будто намазана была маслом.

— У мине сегодня удач, — сказал он, — По улице богатый человек едиль на извошик с баришня. Баришня маленький ножники терял, я в грязь нашел. Мне тетка двасать копеек дал.

— Ай да Килькунда! — засмеялись ребята. — А на Кавказ хочешь?

— Какой Капказ? — спросил мальчонка.

Ребята рассказали ему.

— Я на Капказ едиль боюсь. Мне Масква карашо, — сказал Турхан. Только глаза его стали грустней и рожица как-то перестала блестеть.

На утро Мишка Волдырь принес Кочерыжке записку:

— Ростов — Армавир — Туапсе.

— Ростов, Армавир, Туапсе, — повторил оголец, пряча записку за пазуху.

Тяжелый грузовик хлюпая по лужам, в третий раз уже подбегает к детскому дому.

Откуда только у ребят прыть взялась? Щиты, матрацы, кули перышком взлетают на высокую площадку машины.

Главное дело — дружно работать; нынче Павлику не приходится даже командовать, как обычно. Первый лентяй, лопоухий Корненко, и тот кидает щит за щитом так, что они летят один за другим, точно крылья ветряной мельницы.

Матвей Никанорыч, летчик, сегодня свободен. Он пришел поглядеть, как будет уезжать на юг Мишка Волдырь.

Летчик силен, он подсобляет ребятам, ходит, высокий и рыжий, между тюков, попыхивает своей коротенькой трубкой.

— Ну, кикимора, пиши, — говорит он Мишке, и точно клещами сжимает его руку.

— Прощайте, ребята!

— Прощайте! Прощайте! Прилетайте к нам на Кавказ! — кричат ребята.

— Что ж, может и прилечу, — весело отвечает Матвей Никанорыч.

Есть. Грузовик покатил к вокзалу — в последний раз. Позади остались пустые комнаты, заваленные тряпками, клочками бумаги и кусками рогожи. Еще остался дядя Иван, — дворник.

На Курском вокзале, в зале III класса, громоздится гора вещей. Ребята слоняются по залу из конца в конец, скучают, терпенье подходит к концу. Какое, впрочем, терпенье! Терпенье давным-давно лопнуло. Уже двадцать минут третьего; в три часа уходит поезд; а заведующей с льготками все еще нет!