Ольга Матюшина - Малярка

Евдокии Ивановне много раз пришлось ходить в жандармское управление. И только к рождеству ей дали разрешение повидаться с мужем.

Рано утром вместе с дочкой она вышла из дома. В приёмной тюрьмы толпилось много народа. Дуня даже испугалась, думая, что опоздали, но все эти люди шли к «уголовным». К политическим пропускали в другом месте, и там дожидалось только два человека.

У Вали замерло сердце, когда мать взяла её за руку и повела по длинному коридору вслед за часовым.

— Ждите здесь! — сказал он и вскоре пропустил Столбовых в небольшую комнату с решётчатым окном. Валя осмотрелась — отца там не было. Но вот с противоположной стороны открылась дверь и вслед за часовым в камеру вошёл какой-то очень худой, бородатый человек в линючей, помятой косоворотке. С первого взгляда Валя не узнала его, но, когда увидела знакомые голубые глаза, с криком «папа!» — бросилась в его протянутые руки.

— Куда лезешь! — грубо оттолкнул девочку часовой. Стой вот здесь!

Димитрий Столбов так и остался с протянутыми руками. Между ним и его любимой дочкой стоял часовой с блестящим, начищенным штыком.

Встреча с отцом произвела на Валю огромное впечатление. Девочка плохо понимала, за что он сидит, но ещё больше полюбила его. Ей самой хотелось быть такой же сильной, такой же хорошей. Прощаясь, папа похвалил её рисунок Мурзика и назвал её «маленьким художником».

Вале захотелось нарисовать тюрьму, где сидел отец, и опять послать ему рисунок с передачей. Девочка два раза сбегала на другой конец города. Она старалась запомнить, как стоит тюрьма, какая у ней крыша, как одеты часовые. Валя всё приметила, а потом взяла чистый лист бумаги, нарисовала длинный дом и стала тщательно выводить три ряда маленьких окон с решётками, а под ними — часовых. Штыки у них вышли немного длинные: они доставали почти до третьего этажа.

— Ну, это неважно! — утешала себя девочка. Она работала неторопливо, старательно. Наконец тюрьма готова. Валя внимательно оглядела рисунок и решила в одном окне поставить папу. Вот он тряхнул решётку, решётка оторвалась, а папа высунул кудрявую голову и смеётся, глядя на солнышко…

В воскресенье, взяв узелок с хлебом и картошкой, Валя бережно положила в него свой рисунок. Старый тюремщик развернул передачу, всё пересмотрел и заметил картинку. Изумлённый старик даже передвинул очки с кончика носа на глаза.

— Ты что это принесла? — грозно спросил он.

— Это я для папы нарисовала вашу тюрьму, — охотно объяснила Валя. — Вот глядите: он здесь, в окне. Дёрнул за решётку, она и свалилась! А папа…

Тюремщик скомкал рисунок и больно схватил Валю за ухо.

— Пошла вон, негодяйка! И не смей больше являться сюда с передачами!

Второй год уже Столбов сидел в тюрьме. Несколько воскресений передачи носила Дуня, а потом тюремщик смилостивился и снова стал принимать их от Вали.

Как-то в конце марта девочка, дрожа от холода, возвращалась из острога. Дул резкий, холодный ветер. Кутаясь в старенькое пальтишко, Валя быстро бежала по дороге. Совсем неожиданно к её ногам подкатилась чья-то шляпа. Валя подняла её и огляделась. Из-за угла показался невысокий, сухонький старичок. Длинные седые волосы его растрепались. Валя подала ему шляпу и хотела бежать дальше.

— Подожди! Ишь, как ты посинела! Зайди ко мне обогреться! Снег перестанет валить, — тогда и пойдёшь.

Валя действительно очень озябла и охотно пошла за ним.

Алексей Алексеевич Кончиков снимал комнату и кухню в двухэтажном доме. Он отпер дверь и пропустил Валю вперёд. Девочка оказалась в совсем особом мире, где было много кистей, пахло краской, а на стене висели большие листы толстой бумаги с незаконченными рисунками. На одном из них Валя увидела медный самовар, на другом — румяные булки, на третьем — высокий мужской сапог.

— Какой сапог чёрный, блестящий! Точно только сейчас начищен. А самовар-то! — восхищалась девочка. — Только жаль, — пар из него не идёт, а то совсем бы как настоящий был!

Кончиков поглядел на самовар, потом на Валю и сказал:

— А верно, пару-то ему не хватает!

Он взял кисть, легко провёл ею над самоваром, потом как-то быстро закрутил, подмазал и отошёл.

— Батюшки! Да это же настоящий пар! Как вы хорошо нарисовали! Вот бы мне так научиться…

— А ты тоже любишь рисовать?

— Очень, очень люблю!

И девочка рассказала про табуретку, про портрет Мурзика. Потом начала рассказывать про рисунок тюрьмы — и остановилась. Алексей Алексеевич заметил, как слезинка покатилась по её щеке. Он молча погладил девочку по волосам и спросил:

— Отец-то где у тебя?

— В остроге, — едва слышно ответила Валя и сейчас же громко добавила: — Только он не вор!

— А почему он в тюрьме? — расспрашивал художник.

— Он… он — поличичичский, — с большим трудом выговорила девочка непривычное слово.

— Политический! — поправил её Кончиков. — А за что его посадили?

Но как могла Валя объяснить? Она знала только одно: папа сидит за правду.

Старик ласково глядел на маленькую гостью. Он налил ей стакан горячего сладкого чаю, дал ломоть белого хлеба с колбасой. Девочка отломила кусочек и с жадностью съела его.

— Кушай, кушай, — угощал её хозяин.

Прощаясь, он сказал:

— Заходи ко мне почаще. — И потом долго сидел у потухшего самовара. Кончикову вспомнилось, как одиннадцать лет назад, в дни революции 1905 года, он всю ночь тщательно выписывал на знамени: «Долой самодержавие!» А на следующий день он, тогда еще бодрый, крепкий, шёл вместе с другими и пел. И высоко над головами демонстрантов плыли знамёна и лозунги, написанные им… А потом, — живописец тяжело вздохнул, — потом все узнали, что царское правительство подавило московское вооружённое восстание. Оно жестоко расправлялось с восставшим народом. Карательные экспедиции, казни — вот что сменило дни свободы. Тюрьмы были переполнены. Даже здесь, в отдалённом городе на Каме, хватали и сажали всех, кто сочувствовал революции. Донесли и на живописца Кончикова. В жандармском управлении его спросили:

— Это ты разрисовывал надписи на знамёнах?

— Я, — спокойно ответил он. — Это же моя профессия. Иначе я с голоду умру.

Несколько месяцев Алексея Алексеевича продержали в сырой тёмной камере. Тяжело ему там было!..

Кончиков подумал о Валином отце.

«А девочка-то хорошая, кажется! И рисовать любит… Но какая она голодная! Надо бы её подкормить».