Фрэнк О'Коннор - Протест настоящего мужчины

— Пришел черед выиграть О’Нилу! Пришел черед выиграть О’Нилу!

А с противоположной стороны поля человек, который, видимо, и был О’Нилом, извергал поток таких бранных слов, что мама поспешила нагнуться и громко сказала мне на ухо:

— Что скажет бабушка, когда узнает об атом! Подумать только! Я, папочка и ты — все на бегах! Подумать только!

Вдруг раздался свисток.

— Следите за второй клеткой, — едва слышно сказал отец. — Наша судьба зависит от стартового рывка.

Механик схватил рукоятку барабана и повернул ее. Собаки залились бешеным лаем. С другой стороны поля показалось подергивавшееся драное чучело зайца, протащилось перед клетками и поползло дальше. Я смотрел не отрываясь на вторую клеть, от волнения у меня свело живот. Вот раскрылись дверцы, и шестерка собак вырвалась на поле. Рывок щенка на старте помог ему выйти вперед на порядочное расстояние.

Первые мгновения были великолепны. Щенок, ошалев оттого, что вырвался на волю и почуяв сзади собак, которые, не в пример его домашним собратьям, изо всех сил старались угнаться за ним, весело тявкая, пустился во всю прыть. Хвост трубой, уши развеваются в разные стороны, спина изогнута в немыслимом прыжке, неуклюжие лапы так и мелькают — в каждом движении восторг. Щенок оглянулся раз, другой, третий, но вовсе не за тем, чтобы оценить расстояние, отделявшее его от соперников, а чтобы как-то уговорить их сократить разрыв. А псы, умудренные долгим опытом, не лаяли — бежали расчетливо, ровно. Я не сомневался, что наш щенок ведет бег в никудышной манере. Эти дельфиньи прыжки через каждые пять ярдов должны были измотать его на финише, а ему, видно, очень хотелось, чтобы собаки его догнали и затеяли шумную возню. Но все-таки он мог бы еще и выиграть: ведь бывает, опыт и хитрость отступают перед безудержностью молодости. Несмотря на все свои проделки и на полное пренебрежение к ободранному зайцу, болтавшемуся у него перед носом, щенок мог бы удержать первенство. Но когда было пройдено уже три четверти дистанции, щенок взял да и опозорил отца и нас у всех на виду. Он оглянулся, чтобы опять подбодрять собак, и по его радостной морде я догадался: он нас узнал. Он сбился с поги, склонил голову набок — убедиться, что не ошибся, — потом, забыв о веселой игре, застыл как вкопанный и вдруг ринулся к нам, дурашливо разинув пасть, приветствуя нас хвостом, крутившимся как пропеллер.

— Ах ты скотина! — взвился отец, стараясь не смотреть на щенка. — Неблагодарная скотина!

Выдержка иэменила-таки отцу, терпение лопнуло. Лицо его выражало сплошное разочарование. Ошарашенные неожиданностью всего происшедшего, мы стояли и несколько, мгновений остолбенело смотрели на пегого щенка.

— А забег уже кончился? — словно вспомнив о чем-то, спохватилась мама.

— Все кончилось, — мрачно ответил отец.

— А разве не надо аплодировать… и приветствовать победителя? — Вдруг она сняла перчатки и, громко захлопав в ладоши, деланно-визгливо закричала на весь ипподром: — Браво! Браво!

Все уставились в нашу сторону.

— Замолчи, жена! — резко оборвал ее отец. — Над нами и так все смеются из-за этого… этого… — И он в отчаянии махнул рукой на щенка.

Но было поздно. Человек сомнительного вида уже был тут как тут и, почувствовав удобный случай для насмешек, стал хлопать в ладоши. Через мгновение стали бить в ладоши все на нашей стороне поля. И вот уже весь ипподром гремел аплодисментами и орал фальцетом: «Браво! Браво!» Я вглядывался в лица — неужели Лобстер и собаководы тоже смеются над нами? Но их и след простыл.

Кое-как, спотыкаясь, мы ушли с ипподрома подальше от этого хохота. По дороге домой не проронили ни слова. Отец почти бежал, и мама изо всех сил старалась не отстать, за десять ярдов от них шагал я, а за мной весело семенил пегий щенок. Но поздним вечером, лежа в кровати, я услышал, как отец рассказывает маме: букмекер, у которого он ставил на щенка, — его бывший ученик, а теперь владелец шести букмекерских контор в графстве Тирон и собирается открыть еще одну в графстве Дерри.

— Этот парень далеко пойдет! — восхищался отец. — Я так и знал.

Он самоуверенно гремел на весь дом. А потом со свойственной ему дотошностью стал растолковывать маме махинацию, задуманную букмекером. Засыпая, как это часто бывало, под гулкие, монотонные разглагольствования отца, я знал: настроение у него уже опять поднялось.

Каждый год в первую неделю марта к нам в школу приезжал мосье Лестранж, и это означало: зима кончилась, встречай весну. В день его приезда в Беаннафриган и даже месяц спустя замерзшая природа еще спала мертвым сном, но стоило нам услышать, как царапает о школьную стену руль его велосипеда, увидеть за окном его продавленный цилиндр, от унылой зимней скуки вдруг не оставалось и следа — мы знали, что скоро наступят добрые времена.

В начальную школу Беаннафригана, где мой отец был директором и единственным учителем, гости заглядывали редко. Из городка, что лежал от нас в восьми километрах, раз в месяц по ухабистой дороге приезжал отец Шило, попечитель учебных заведений, он быстренько справлялся, все ли у нас в порядке, велел прилежно молиться, крепко пожимал руку моему отцу и стрелой вылетал из класса, будто за ним кто-то гнался. Иногда заявлялся инспектор, и отец показывал ему отсыревшие стены, треснувшие оконные стекла, прогнившие половицы. Инспектор что-то сочувственно бормотал себе под нос, грустно качал головой и уезжал, не задавая никаких вопросов. Время от времени своим вниманием нас баловал книготорговец, но у него никогда ничего не покупали. А как-то утром у ворот школы остановился передвижной детский театр — «лендровер», с огромным разукрашенным прицепом, — и в класс к нам ворвался бородатый мужчина, судя по акценту, англичанин. Я четко слышал, как отец сказал ему: к сожалению, со спектаклем сегодня ничего не получится, вот-вот должны приехать операторы с Би-Би-Си — записать для передачи несколько стихотворений и наш школьный хор. Все это отец, конечно, выдумал: ни чтецов, ни певцов среди нас не было. Просто он знал: платить даже по полшиллинга (не говоря уже о двух с половиной) с носа ни одному из его двадцати пяти учеников не по карману, даже за самый расчудесный спектакль заезжих гастролеров.

Не знаю, что мне больше нравилось: носиться в большую перемену по школьному двору и вдруг, подняв голову, увидеть — по длинному спуску с холма, прятавшего нас от городка Омаха, отпустив руль, бесшабашно катит на своем велосипеде длинный и тощий мосье Лестранж — или сидеть на уроке, мечтательно глядя в книгу, и услышать, как царапает о стену школы руль его велосипеда. Нет, наверное, лучше всего было, когда в середине урока он входил прямо в класс — распахивалась дверь, и мы слышали его низкий, раскатистый голос: «Не помешаю процессу познания?» Восторгам нашим не было предела. Рты раскрывались, глаза вспыхивали, сердца начинали колотиться — еще бы, ведь приехал мосье Лестранж, знаменитый маг и волшебник, и мы снова увидим его фокусы! Для нас, детишек из захолустной деревеньки, он был самым удивительным человеком в мире.