Леонид Фролов - Жемчуг северных рек [Рассказы и повесть]

Конечно, чего ей кормить чужих котят? Да и живы ли они? Может, Мурка же их и убила? Ведь у кошек бывает по-всякому, у них сознание своё, не такое, как у людей…

Тишка уселся на крылечке, выставив голые ноги под увядающее солнце. Было по-утреннему тихо. С берёзы неспешно осыпались зашелушившиеся серёжки. Их сердцевидные пластинки усеяли двор золотистыми блёстками и всё текли и текли по-над крышей колышущейся сквозной кисеёй, оседая потом на землю, как изморось, накапливаясь в копытных следах, в выбоинах, в щелях деревянного тротуара, в траве-мураве.

Из дому выскочил Славик с куском хлеба в руке.

— Опять на ходу жуёшь? — подражая матери, укорил его Тишка.

— Да ладно тебе, не приставай, — отмахнулся брат.

— Вот подожди, заболит желудок, узнаешь…

— Не твоё дело.

Славик что-то задумал и был возбуждённо деятелен. Он перемахнул через изгородь, сбегал в баню, потом заскочил в дровяник. Тишка услышал, как под ним раскатилась, загромыхав, поленница. Потом Славка выскользнул в слуховое окно на крышу, зачем-то, рискуя свалиться, вприсядку спустился к её обрезу, ухватился за выпирающую стропилину и, зависнув вниз головой, заглянул под тесовую кровлю, где вили гнёзда голуби.

У Тишки с земли-то смотреть на брата и то перехватило дыхание. А Славик, распластав ноги, лежал на крыше, как на кровати.

— Порядок! — прокричал он и тем же путём спустился в ограду.

— Чего порядок-то? — обнадёживаясь догадкой, спросил его Тишка.

Славик многозначительно помолчал.

— Ты вот что, Тишка… — сказал он наконец. — Ты сегодня дров опять наноси, воды притащи два ведра, на веники наломай берёзы, картошки не забудь накопать, корову запри, поросёнка домой пригони, овец закрой…

— А ты-то…

— Я тебе, Тишка, два раза повторять задание не буду.

Чего-то со Славкой происходило таинственное: раньше он так не командовал, и Тишка перестал упираться, предчувствуя, что попал в какую-то прямую зависимость от брата.

— Вот когда всё сделаешь, котята будут твои, — провозгласил Славка.

— А они что? Под крышей? — робко поинтересовался Тишка.

Брат не удостоил его ответом.

— Ну, я к Алику Макарову побегу. Мы с ним беспроволочный телефон изобретаем.

На беспроволочный телефон посмотреть, конечно, тоже бы интересно. Но Тишка знал, что его к изобретению и близко не подпустят, да и дел предстояло переделать немало. За какие-то надо браться с утра — сходить в березняк за вениками, наносить дров и воды, накопать для поросёнка картошки, промыть её, — а то потом, когда пригонят скотину, только успевай поворачиваться: то овцы улизнули неизвестно куда, ищи их по всем дворам — никогда своего дома не знают, то поросёнок сбежал, да и корова, если встретишь её без куска, вздымет хвост и, как годовалая тёлушка, метнётся от тебя вдоль деревни; пока завернёшь её, и душу богу отдашь.

Тишка взял вилы, пошёл в огород копать картошку.

От бани несло полынным угаром. У закоптившегося оконца горели красным огнём цветы иван-чая. Тишка любил слизывать с их лепестков выступавший мелкими росинками мёд. Он и сейчас, воткнув вилы в грядку, направился было по колкой косовице к бане, как журавль переставляя босые ноги, но непредвиденное обстоятельство остановило его.

По тропке неторопливо пробиралась кошка, её серая спина спокойно покачивалась среди черствеющего окосья. «К котятам идёт!»

Тишка изумлённо замер. Кошка посмотрела на него и, поджав хвост, уселась.

Тишка равнодушно отвернулся, а сам косил глазом в её сторону. Кошка продолжала невозмутимо сидеть. Тишка лёг в траву, намеренно демонстрируя, что не обращает на неё никакого внимания. Кошка тоже хитрила. Выбрав на тропе местечко поутоптаннее, она свернулась клубком и закрыла глаза. Тишка с досады чуть не плюнул, но решил взять Мурку измором. Неужели уж у него меньше терпения, чем у неё…

Он повернулся на бок, подставив спину солнцу, и вприщур стал следить за кошкой. Она не подавала никаких признаков беспокойства и, сунув голову между лап, дремала.

В траве, перед Тишкиными глазами, сновали муравьи. По засыхающей трубочке обрезанной тимофеевки ползла кверху божья коровка. От травинки к травинке плёл тягучую паутину тенётник.

Тишку разморило под солнышком, и он не заметил, как уснул.

Проснулся он, когда кошки не было на тропе, а голова, как чугун, гудела.

Солнце уже не припекало спину, переместилось к тополям, показывая, что давно миновало время обеда, и Тишке надо было торопиться, чтобы до возвращения матери переделать и свои и Славкины дела.

Вечером брат хохотал и подпрыгивал на одной ноге, напевая дразнилку:

Тишка не выдержал, схватил с земли палку и запустил в Славика. Славик увернулся от неё, да Тишка и бросал так, чтобы не попасть в брата, а только припугнуть, показать, что он разъярён.

повторил Славик самые обидные строчки, высунул свой широкий, как лопата, язык и, подразнив Тишку, опять убежал в деревню. Теперь ему что не бегать: убедился, что Тишка все материнские наказы выполнил, и на душе полегчало: не будет взбучки. А Тишка-то хорош, поверил братовым басням. Ну-ка, какая кошка полезет по отвесной стене в голубятню? Да ещё с котятами в зубах. Ну и простофиля же ты, Тишка, ну и разиня! Ведь и голуби не стали б гнездо вить там, где их кошка может достать… Вот всегда умные-то мысли приходят после поры. Обвёл братец Тишку вокруг пальца, как маленького. Да что там братец! Возьми кошку — и та его обдурила. Ну что за полоротый такой!..

Тишка казнился, не находя себе места.

Нет, уж больше-то Славке он и на грош не поверит. И за Муркой, если возьмётся следить, уследит. Ему бы только дознаться, живы котята или не живы. А там уж он не стал бы кошке мешать, если она его так стесняется: корми на здоровье, Тишка подглядывать не будет.

Тишка обследовал в бане каждую половицу, заглянул под полок, прощупал руками тёмные углы — никакого намёка на котят. Приоткрыв дверь, по скобам, которые прибиты были на разном уровне — из предбанника выше, а из бани пониже, — взобрался на потолок, но только вывозился в тенётах.

— Тишка, — остановила его Варвара Егоровна, направлявшаяся во двор к корове, — ты же им только хуже делаешь: найдёшь, как встревожишь — кошке новое место придётся искать.

У Тишки дрожала губа: ну почему мать о главном-то не подумает? Ведь, может, этих котят уже и в помине нет? А она всё об одном поёт: встревожишь, встревожишь…