Юлия Яковлева - Жуки не плачут

«Мальчик, а собаку хочешь?» — донеслось с другого бока. Вертеть головой некогда.

— Беги, Бобка, — бросил.

Бобка не двинулся.

«Просто так. Для начала дружбы. Дарю!» — всё уговаривал кого-то голос.

— Беги!

Главное правило уличных драк: бей первым. Шурка размахнулся что было сил. Косточки на руке затрещали. Покатилась сбитая кепка.

Второе правило драк: лицо только кажется мягким. Шурка боднул наугад головой. И в тот же миг ему показалось, что ему на ухо обрушилась кувалда, а из другого уха вылетела вспышка молнии. Потерял под ногами опору. Их слишком много. Его потащили за ворот. Надо закрыть локтями живот. Но рука схватилась за карман, отлегло: письмо на месте. Тут же у глаз мелькнул ботинок, и в живот будто врезалось пушечное ядро. Дыхание перехватило до темноты в глазах. И следом земля ударила по уху. Шурка повалился мешком — никто его больше не держал и не тащил. Топот грохнул, но оборвался, рассыпался шорохом.

Шурка приказал себе дышать, оперся на руки. Глянул. Бобка сидел, трогая красной рукой нос. Шурка подполз к брату, отнял его руку:

— Дай взгляну.

Бобка был не испуганный. Какой-то слишком тихий. Глядел в сторону.

— Собака, — тихо изумился Бобка.

Черный пес, лохматый, в колтунах, повизгивая, ловил собственный хвост. Крутился на месте. Как будто удивлялся, что у него хвост.

— Собака, ну и что. Ты погоди. Запрокинь голову.

Шурка поглядел. Послюнил палец, потер. Нос не сломан. Кровь из губы.

— Жить будешь.

— Хорошо, мальчик, — запел над ними комариный голосок. — Я понял. Пуговку ты не продаешь. Меняешь?

А потом топнул на кого-то сапожками. Махнул руками:

— Кыш!

И черный пес потрусил прочь.

— Какая еще пуговка? — Шурка поднялся. — Вам чего, гражданин? Идем, Бобка.

Гражданин в вышитых сапожках. Улыбочка. Кривые усики. Сумасшедший, понял Шурка. Или пьяный. Похоже, именно он спугнул хулиганов, и на том спасибо.

— Пуговка, — все нудел он.

— Идите, идите. — Шурка не глядел ему в глаза. Нельзя смотреть в глаза бродячим собакам, сумасшедшим и пьяницам.

— Давай меняться?

— Бобка, идем же, — потянул Шурка брата. Но Бобка почему-то не двинулся.

— А что у вас есть?

— Не у меня, а у тебя! — оживился гражданин.

Чуть не пританцовывал на месте своими сапожками.

«Они что, знакомы?» — не понял Шурка. Бобку наконец удалось сдвинуть с места.

— Ножичек, а? Меняю пуговку на перочинный ножичек. Ты играешь в ножички? Все вы играете. Мальчишки, я хотел сказать.

— Гражданин, отстаньте. Бобка, ты можешь идти быстрее? — рассердился Шурка.

— А лупу? Хочешь лупу? Настоящую, восьмикратное увеличение.

«Что он плетет?» — бесился Шурка. Он терпеть не мог пьяных.

— Отстаньте, — прошипел через плечо. А на лице брата заметил интерес.

— Две лупы. Одну тебе, другую брату твоему!

А дома все уплывали мимо. Только глядели своими распахнутыми глазами, поднимали резные брови.

— Может, заводной паровоз? — не унимался незнакомец.

Шурка чуть ли не бежал. Тащил Бобку за собой.

— А хочешь велосипед? — пел им вслед голос.

В конце концов, мишка всегда желал им добра, рассудил Бобка.

— «Дуглас»? — спросил он, вытягивая шею.

Женщина в платке шла навстречу. Посмотрела пристально. Шурке стало неловко. «Видок у нас, наверное, — с досадой подумал он. — Прицепился психический». Женщина замедлила ход. А потом еще и обернулась им вслед.

Но гражданин не отставал:

— Самый что ни на есть «Дуглас». С карбидным фонариком.

Но узнать, откуда у незнакомца велосипед марки «Дуглас», Бобка не успел. Перед ними встал холм. Карабкалась вверх тропинка к Лушиному дому.

Сама Луша стояла на крыльце. Руки в боки.

— А ну, Игнат, иди-ка ты отсюдова, — нехорошим голосом попросила она. Шурка снова услышал в ее голосе страх. Страх — и угрозу. — А вы, — дернула она Бобку за ворот, — в дом.

— Луша, ты же комсомолка! — не смутился Игнат. — А в старушечьи сказки веришь! В суеверия и мракобесие! Опиум для народа! Я жертва клеветы и интриги!..

Он, может, еще бы что прибавил, но Луша захлопнула дверь.

Шурка взвесил в руке камень. Отбросил: слишком плоский. Ковырнул носком ботинка. Поднял другой. В самый раз. Шурка положил его в шарф, стал скручивать концы. Крутил, крутил. Пока не получилась бомбочка на жгуте. Бобка наблюдал с крыльца.

— Не поможет, — мрачно подал голос.

— Главное — момент внезапности, — заверил Шурка. Бомбочка оттягивала карман пальто. Он и сам не верил, что поможет. Не в такой драке, когда один против многих. Бобка, конечно, не в счет.

— Идем, — сказал он. — Наше дело правое, мы победим.

— Это черный юмор?

— Темноватый.

Бобка вздохнул.

— Мы не можем не ходить в школу, — напомнил Шурка.

«А может, не ходить? Ну ее к черту», — мелькнула мысль. Но Бобка уже спускался с крыльца, уже доверчиво протягивал руку. Шурка сжал его пальцы. Холодные, как сосульки.

С холма спустились спокойно. «Ясен пень, карабкаться им лень», — легко объяснил Шурка. Он старался смотреть во все стороны сразу. Нападение не должно застать врасплох. Бобка смотрел прямо перед собой. Слишком прямо.

До угла тоже дошли без приключений.

Темнел длинный дровяной сарай. До школы далеко, а ближайший дом стоит боком. Ори — никто не увидит. «Если бы я был он, я бы ждал у сарая», — прикинул Шурка. Зря подумал: почувствовал, как Бобкины пальцы сжались в его руке.

— Ты что, Бобка?

Тот вовсе остановился.

— Идем.

— Боюсь я его.

— Брось.

— Чего Бурмистрову от нас надо? Чего он прицепился?

Хороший вопрос.

— Как собаку боюсь, — признался Бобка. — Бешеную.

— Да ну. Чего собак бояться? Их припугни, они и удерут.

Он вспомнил черные искорки, метавшиеся на донышке глаз.

— Собаки, Бобка, от страха бросаются.

Но почувствовал, как встали дыбом волоски на руках. От сарая отделяли считанные шаги.

Сарай, однако, только глянул на них подслеповатым окошком и тихо пропустил мимо.

«Тогда, наверное, у забора», — решил Шурка. Это было последнее пригодное для драки место. В его, по крайней мере, понимании. Свернули.

У забора маячила фигура.

Цвели сизые, желтые, малиновые пятна. Выглядело даже нарядно — если отвлечься от того факта, что пятна на лице. Кудрявые волосы, как всегда, аккуратно расчесаны: ниточка пробора.

Вовка поднял ладонь:

— Салют! Как вам грим? Пробуюсь на роль человека-баклажана. Вживаюсь в образ по системе Станиславского.

Было ясно, что и ему не по себе. Но голос веселый, нахальный. Шурка проникся к нему уважением.

Дальше пошли втроем. Так же молча.

Здание школы показалось за ветками.

Из всех подходящих для засады мест Бурмистров и его свита не выбрали ни одно. Оставались неподходящие. Все трое ждали нападения в любой момент.