Владимир Добряков - Когда тебе пятнадцать

Все правильно: трудовой семестр.

Возможно, кое-кому главное — справка, печать, а ему, Гудину, очень бы даже пригодились какие-то деньги. На мамины не сильно приходится рассчитывать. Юльке пальто да школьную форму покупала, и то навздыхалась. А тут — ремонт. Обои, клей, краски, олифа… Наберется!.. И еще здорово верил Костя Валере с его золотыми руками. Если купить новую телевизионную трубку, то, может, и вылечит их инвалида. Ведь хорошо когда-то показывал. А трубка… Есть они в магазине, пожалуйста, лежат, только денежки выкладывай.

«Не податься ли вместе с Курочкиным к бетонщикам?..» — подумал Костя.

А в это время из двери стали выходить люди, и через минуту седенькая секретарша сказала Косте:

— Заходите, молодой человек. Василий Васильевич освободился.

Насчет работы Костя волновался напрасно. Василий Васильевич, такой же деловой и серьезный, каким показался Косте и в тот раз, даже не дослушал его:

— С удовольствием возьму. Хотя бы на упаковку. Работа несложная. Тут, пожалуй, применение роботов, как предлагал ваш товарищ, действительно было бы экономически целесообразно. Но… — директор шутливо взглянул за окно, — двадцать первый век еще в пути. Так что пока, к сожалению, приходится растрачивать силу и ловкость таких вот симпатичных ребят. Ну, согласны на упаковку?

— Вместо робота, значит? — улыбнулся Костя. — Ладно, на месяц согласен.

— Работать по шесть часов. Устраивает? Или побольше хотели? Трудовое законодательство не разрешает.

— Нет, шесть часов как раз. У меня еще и другая работа.

— Смотрите! Какой народ пошел! А говорят: тунеядцев много. Что же у вас за работа, если не секрет?

— Ремонт у себя в квартире делаю.

— Ого-го! — удивился Василий Васильевич. — Это две смены получится. Не много ли? Впрочем, что ж, сам в четырнадцать лет у станка стоял. По двенадцать часов работали, без выходных. Война шла.

Портрет в вишневой рамке висел напротив Таниной тахты. Просыпаясь утром, Таня иной раз мысленно говорила: «Здравствуй, папа!» И он каждый раз, глядя на нее спокойно и внимательно, словно бы отвечал: «Здравствуй, моя дочь». Ни «Танечка», ни «Танюша», всегда — «дочь» и всегда «моя». Слова эти можно произносить с любой интонацией. Но для Тани они звучали очень ласково. Может быть, оттого, что за серьезностью его взгляда она угадывала улыбку.

И сегодня, открыв глаза, она поздоровалась, но отец, ей показалось, с ответом замешкался. И главное, она не почувствовала его готовности улыбнуться.

Таня поняла: это после вчерашнего.

Вчера она долго рассказывала Дмитрию Кирилловичу о ребятишках своего отряда (уже полторы недели работала пионервожатой в городском лагере). И смешное было, и грустное. Недавно Миша возмутил ее. Десять лет мальчишке. Жесток и жаден. Когда уронил конфету, а девочка случайно наступила, то он ударил ее ногой и разбил коленку. И Дмитрий Кириллович возмутился. Принялся строить догадки, почему в мальчишке такая жестокость, стал вспоминать эпизоды из своего детства. Тане было так интересно и самой рассказывать, и слушать отчима, что пора было спать ложиться, а ей не хотелось уходить.

Дмитрий Кириллович прошел в ее комнату, чтобы открыть форточку (ее сильно, заклинивало в раме), и Таня, посмотрев на снимок отца, висевший на стене, вдруг сказала:

— Простите, а как вы относитесь к моему отцу?

Градов тоже посмотрел на снимок, удивился ее вопросу и честно ответил, что относится хорошо, вполне хорошо.

— А вы знаете, как он погиб?

— Я все знаю о нем.

— Все-все?.. И о письмах его знаете? К маме.

— Мама мне говорила.

— И что он маму очень сильно любил?

— Знаю.

— Тогда вы не должны к нему хорошо относиться, — сказала Таня.

— Почему же?

— Мужчины ведь ревнивы. Это я из книг, конечно, знаю, — добавила она.

— Но его же, Сергея Сергеевича, нет.

— Это не имеет значения.

Дмитрий Кириллович подержался за бороду и в задумчивости сказал:

— Я думаю, ты не совсем права… Хотя, естественно, все это сложно… Ложись, Таня, спокойной ночи.

Таня и сама не понимала, почему спросила Дмитрия Кирилловича об отце. Может, это была последняя попытка сохранить верность отцу? В ее сердце жил до этого только один отец, который погиб в экспедиции, который смотрел на нее из вишневой рамки на стене. А теперь (как это странно!) и другого человека — отчима — готово было впустить ее сердце. Раньше его там не было. Находясь рядом, за стенкой, за одним обеденным столом, Дмитрий Кириллович оставался ей чужим. Теперь все изменилось.

И вот этот ее последний вопрос, как последняя защита… Может быть, Градов ненавидит ее отца? Тогда бы и она, возможно, нашла силы ответить тем же. Однако, нет, не похоже. Говорил искренне.

Не потому ли сейчас, утром, отец и замешкался с ответом?

А потом Таня встала, оделась и побежала в свой лагерь, чтобы снова разгадывать злого Мишку, чему-то радоваться, из-за чего-то печалиться — жить тем, что открывает жизнь ее участливому сердцу.

В лагерных хлопотах Таня о Косте не вспоминала. Лишь возвращаясь домой, с удивлением думала: прошел длинный-предлинный день! А как же там у него, рабочего человека?

Решение Кости работать в типографии не очень удивило Таню. Она уже понимала и видела, что внешняя медлительность Кости, то, что он не всегда и не вдруг загорается идеей, — это не главное в его характере. Сильная воля и целеустремленность — вот его суть. Какая-то даже одержимость, чего, может, иной раз недостает и самой Тане.

А в самой себе Таня с удивлением обнаружила странное, как ей показалось, и обидное чувство. Оно родилось из подозрительной мысли: а почему в типографию? Конечно, они были там на экскурсии, им говорили, что не хватает рабочих рук, но все же, почему именно туда, в типографию? Рабочих рук везде не хватает. Но потом она устыдилась своих вопросов. Это что, уж не древняя ли старушка — ревность в ней заговорила?.. Да, видно, она самая, вечная и живучая, потому что однажды Таня, ругая и кляня себя, все-таки не смогла устоять перед искушением и спросила:

— Ну, а как, весело у вас на работе?

— О, смех и песни. Правда, некоторые девчонки даже песни поют. Как затянут разом. Хорошо выходит. Я и сам пробовал потихоньку, да некогда особенно веселиться и гулять по цеху. Работа!

— Ну… а как Тамара?

— Тамара?.. Какая?

— В переплетном цехе… Помнишь, — Таня искусственно улыбнулась, — Петю Курочкина собиралась к себе забрать. И Клава еще, с косами…

Понял Костя или не понял, почему она спросила о веселых и языкастых девчатах из переплетного, но сказал то, что и хотелось узнать Тане:

— Тамара-то, я думал, из школы только пришла, а у нее — дочка, два года. Муж шофером работает.