Елизавета Драбкина - История одного карандаша [Рассказы]

«Он резко отодвинул от себя тарелку и ушёл, не закончив обед, — рассказывает Елена Павловна. — У меня точно пелена упала с глаз. Всё предстало мне в ином свете: моё гордое презрение к исключению из гимназии — глупостью, мои издевательства над беззащитным человеком — жестокостью. Меня охватил жгучий стыд за моё недостойное поведение и щемящее чувство жалости к доброму, беззащитному человеку. Я не спала почти всю ночь, желая лишь одного: чтобы скорей наступил тот момент, когда я смогу принести учительнице свои извинения. Многое я передумала за эти бессонные часы, многое поняла, во многом изменила взгляд на свои взаимоотношения с окружающими».

Таким же строгим и принципиальным оставался Павел Карлович Штернберг и после того, как произошла революция и он занял крупные государственные посты. По-прежнему требовал он от детей достойного отношения к людям и к государству. Хотя он имел в своём полном распоряжении автомобиль, он никогда не пользовался им в личных целях, а только для служебных поездок. Как-то в 1919 году он пошёл с дочерью в Большой театр. Спектакль окончился поздно; возвращаться домой надо было пешком далеко, на Пресню, где они жили. Дочь попрекнула отца, что он не вызвал машину. На это он резко ответил, что не имеет права задерживать шофёра для своего развлечения и тратить на себя бензин.

Надо вспомнить воспитание, которое давалось тогда детям в большинстве семей: муштра, наказания, подавление личности ребёнка. Но педагогические приёмы Павла Карловича Штернберга были иными. Они вырастали из всего его мировоззрения, требовавшего прежде всего воспитывать в ребёнке человека. И поэтому хотя вопросы воспитания детей никогда не обсуждались в нашей партии, когда она была в подполье, но в подходе к детям — своим ли, чужим ли — работники партии действовали с удивительным идейным единством.

Чего хотели они от детей? Какими желали они их видеть?

На это можно ответить словами Дзержинского, который говорил, что ребёнок «должен в душе обладать святыней, более широкой и более сильной, чем святое чувство к матери или к любимым, дорогим людям. Он должен полюбить идею — то, что объединит его с массами… Он должен понять, что у всех окружающих, к которым он привязан, которых он любит, есть возлюбленная святыня… Это святое чувство сильнее всех других чувств, сильнее своим моральным наказом: „Так тебе следует жить, и таким ты должен быть…“»

Наш рассказ не был бы полным, если бы мы хотя бы в нескольких словах не рассказали о дальнейшей судьбе Павла Карловича.

В 1917 году, будучи уже убелён сединой, он сохранял горячее юношеское сердце и всегда стремился на самый боевой, самый опасный участок борьбы.

Он принимал участие в организации отрядов Красной гвардии. В дни кровопролитных октябрьских боёв в Москве был начальником штаба Замоскворецкого района. После Октябрьской революции недолгое время поработал в области народного просвещения, а осенью 1918 года по его настоятельной просьбе партия послала его на Восточный фронт членом Революционного Военного совета Второй армии. Одетый в солдатскую шинель и солдатские сапоги, этот «красный генерал» принимал участие в обсуждении оперативных планов армии и в самых тяжёлых, кровавых боях.

На Вторую армию был возложен разгром колчаковцев по европейскую сторону Уральских гор и взятие города Ижевска с его крупнейшим военным заводом. Но выяснилось, что штаб армии не имеет необходимых карт.

И тут на помощь пришли астрономические познания Павла Карловича Штернберга.

В крестьянских санях-розвальнях он ехал впереди наступающих воинских частей и определял направление по звёздам, ярко горевшим в зимнем небе. Благодаря этому наши войска были вовремя и точно сосредоточены на исходных рубежах атаки. Ижевск был взят, белые отброшены далеко на восток.

Но Павел Карлович простудился и заболел тяжёлой формой воспаления лёгких. Его увезли в Москву. Однако было уже поздно, спасти его не удалось.

В январе 1920 года он скончался, доказав всей своей жизнью и своей героической смертью, что он был настоящим, благородным, прекрасным человеком, верным высоким идеям коммунизма. Такими хотел он видеть своих собственных детей и всех детей на Земле.