Софья Заречная - Орленок

Он напряженно вслушивается. Всматривается в темноту. Кто-то спешит к нему на помощь, боится опоздать. Только бы не опоздал!

Неясный шум в той стороне, где управа. Они уже близко. Они думают, что он еще там… Хотят вывести его из подвала, а тут пока с ним могут расправиться… Дать им сигнал…

Эта песня как будто про него сложена.

Немец горланит что-то над его ухом, ударил прикладом по спине.

Его вводят в скверик. Виселицы нет. Значит, расстрел. Вырвать бы автомат у кого-нибудь из фрицев и уложить хоть одного! Но изломанные пыткой руки висят, как плети.

Из тьмы выдвигается маска гориллы. Заросший лоб, низкий, сдавленный, тяжелая челюсть, тусклые, как оловянные пуговицы, глаза… Брандоусов! Конец! Те опоздали…

В углу сквера ясень. В длинных обезьяньих руках веревка с петлей. Партизан они не расстреливают. Осклизлый под дождем табурет.

«Мама, мамочка… Я ничего им не сказал! Они пытали, мучили. Я смеялся… плевал им в рожи. Ты не будешь стыдиться за меня, мама…»

Косматые обезьяньи руки копошатся в безлистых ветвях. Взметенная петля упала в темноту. Застучали дождевые капли…

По размытой дождями лесной тропе, то ныряя в лужи, то выкарабкиваясь на ухабы, медленно тащилась груженная дровами телега. Колеса то и дело засасывало. Тощая лошаденка тужилась изо всей силы, чтобы вытащить их из грязи. Хозяин, шагавший рядом, длинно и замысловато ругался и равнодушно нахлестывал лошаденку по мохнатым с пролысинами бокам. Но так как это не помогало, он плечом подпирал телегу сзади, и, вызволенная общими усилиями, она тащилась дальше, чтобы через сотню шагов завязнуть в новой луже.

— Эй, хозяин!

Возница оглянулся. Из чащи на дорогу вышел человек.

— Как пройти на Лихвин?

Возница недоверчиво оглядел его. Парень будто молодой, а лица на нем нет, такой умученный. С одежи вода каплет, хоть выжимай. И голос осип. Видно, всю ночь в лесу шатался.

— На Лихвин дорога вот она. И я туда же иду.

Человек огляделся, растерянный. Значит, он зря проплутал всю ночь, чтобы выйти на дорогу с противоположной стороны?

— Спасибо, хозяин.

Он обогнул телегу и быстро зашагал вперед. Возница глядел ему вслед, с сомнением качал головой, о чем-то раздумывал.

Ильичев отошел уже довольно далеко, когда ему послышалось, что его зовут. Он оглянулся.

Возница манил его рукой и что-то кричал. Слов не разобрать. Ильичев остановился в нерешительности. Он уже потерял столько времени, а тут опять задержка. Возница все еще кричал что-то и размахивал руками. Ильичев повернул назад.

— Ты бы в Лихвин не ходил, — сказал возница, когда они поравнялись. — Кто тебя знает, что ты за человек! Видимость у тебя не того… А у нас немцы дюже лютуют. Хватают людей почем зря. Вчерашнюю ночь мальчонку на дереве вздернули. Вовсе дите. Шешнадцать годов ему, сказывают. Пчеловода сынишка, Шуркой звать… Да куда ж ты, милай?.. Аль он сродственником тебе приходится?

Ильичев не слушал. Схватившись руками за голову, он бежал назад в лесную чащу…

Прошло несколько месяцев. Оставляя под натискам Красной армии село за селом, немецкие оккупанты далеко откатились на запад от древнего города Лихвина. Землянка в лесу опустела. Недавние партизаны восстанавливали разрушенное фашистскими варварами городское хозяйство.

В кабинете председателя Лихвинского горсовета с утра до ночи народ. Работы и в районе и в городе уйма. Председатель до позднего вечера засиживается в горсовете, склонив седеющую остриженную ежиком голову над сметами, планами и чертежами.

Инспектор городского отдела народного образования Музалевская поднимается по лестнице горсовета.

— Подождать придется, — говорит секретарь, — У Николая Семеновича народу много.

Музалевская садится на деревянный диван и обмахивается тетрадкой. Жарко. Она целый день моталась по району, обследовала школы и очень устала. Пыльный луч косо ложится на заваленный бумагами стол секретаря, играет позолотой ордена на гимнастерке Музалевской.

Полчаса спустя Антонина Алексеевна входит в кабинет председателя.

— Вот, дядя Коля, наша смета. Несколько школ можно восстановить после пожара. Смотри.

Оба склоняются над сметой. Председатель горсовета записывает что-то в свой блокнот.

— Ладно, сделаем, что можно.

Он складывает бумаги, запирает ящики письменного стола.

Они выходят из горсовета, направляются к площади. На угловом доме прибита дощечка со свежевыведенной надписью: «Площадь имени Александра Чекалина».

Они идут мимо трофейной пушки, не сговариваясь сворачивают в скверик и садятся на скамью перед могильным холмом.

В углу сквера пышно зазеленевший ясень… тот самый… Только один оголенный сук уныло чернеет среди распустившейся листвы.

Музалевская смотрит в ту сторону, и, перехватив ее взгляд, председатель горсовета говорит:

— Надломился ли он тогда, кто его знает, только, видишь, засох. Спилить надо. Завтра же велю… Вот как сейчас помню, стояли мы с ним в карауле у землянки, — вспоминает Николай Семенович, — а он мне и говорит: «Как побьем немца, я пойду учиться. Инженером-строителем хочу быть. Восстанавливать хозяйство после войны — это наша забота, нашего поколения…» Да… не пришлось ему…

Музалевская встает, обходит вокруг могилы, вырывает несколько сорняков и в который раз перечитывает давно знакомую надпись:

«Здесь похоронен Герой Советского Союза,

боец-партизан, 1925 года рождения,

ЧЕКАЛИН АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ,

погибший от зверской расправы немецких захватчиков

6 ноября 1941 года»

Эта книга написана на основе материалов, собранных автором на родине Героя Советского Союза Александра Чекалина — в г. Лихвине и селе Песковатском Тульской области, освобожденных от немецких захватчиков.

Приношу благодарность лицам, поделившимся со мною своими воспоминаниями о Шуре Чекалине: отцу героя — П. И. Чекалину, родственникам его — И. О., М. П. и М. Н. Чекалиным, двоюродной сестре А. И. Самсоновой (Тоне), инспектору Гороно A. A. Музалевской, педагогам A. Л. Недопекиной, Р. И. Аровой, В. М. Месхину, А. И. и Н. И. Виноградовым, боевым товарищам Шуры: П. С. Макееву, Н. С. Митькину, И. Н. Сорокину, В. И. Исаеву, школьному товарищу Шуры — Леве Виноградову.

Автор