Вильям Козлов - Президент Каменного острова. Президент не уходит в отставку

Ее лицо, наоборот, стало бледным, почти прозрачным, а яркие с расширенными зрачками глаза властно требовали чего-то еще. Она не оттолкнула его, хотя и не ответила на этот первый в его жизни, робкий поцелуй.

- Я тебя, оказывается, всегда любил, - быстро заговорил он, будто боялся, что вот сейчас все слова иссякнут. - Это я там, в больнице, понял… Я все-все передумал! Я влюбился в тебя еще раньше, чем мы встретились. Ну, когда я за веревками пришел, чтобы лося спасти… Я подолгу смотрел с острова на тебя в бинокль. Даже ребята заметили, что я часами не слезаю с сосны… Один раз даже туда обед принесли… Плавал под водой вокруг твоей лодки…

- Ты ловил лещей и прицеплял к моему крючку…

- И в Ленинград приехал из-за тебя, - продолжал он.

- Почему же ты мне об этом раньше не сказал? - Она снизу вверх смотрела ему в глаза.

- Я тогда еще не знал, что любил тебя, - признался он.

- Ты невозможный человек, Тимофей… - чуть не плача, говорила она. Еще немного… и ты навсегда потерял бы меня!

- Тебя бы я не потерял, - сказал он с ударением на первом слове.

- Хорошо, я бы тебя потеряла.

- Это невозможно, Алена.

- Зачем же ты меня мучил два года?

- Мне было труднее, - вздохнул он.

- Ты должен был мне сказать раньше. - В ее голосе радость и грусть.

- Я не мог этого сделать, потому что… я любил тебя, но сам этого еще не знал.

- Так не бывает.

- Бывает, Алена!

Она бросила взгляд в ту сторону, куда ушли Гарик и Нина. В глазах ее что-то вспыхнуло, сжав кулаки, она стала колотить Сороку по выпуклой широкой груди. Он отпустил ее, глаза у него стали удивленными.

- Где нам давать советы другим людям, если мы… мы… мы… - всхлипывая и смеясь, приговаривала она, молотя его кулаками по груди. - Сами в себе, в себе… в себе-то не можем толком разобраться!..

Разжала кулаки, вскинула руки и, притянув его к себе за шею, поцеловала. Ни он, ни она не помнили, сколько времени длился этот поцелуй. Грохот и треск заставили их отпрянуть друг от друга и оглянуться. На крыльце стоял Сережа, а внизу валялся, задрав три ноги к небу, обеденный стол. Четвертая нога отлетела в сторону.

- Это, говорят, к счастью, - пробормотал он, изумленно глядя на них.

- К счастью посуда бьется, дурачок… - рассмеялась Алена.

- Хорошо, я сейчас принесу тарелки… - сказал Сережа, потирая ушибленное колено.

Все произошло так быстро и неожиданно, что они не успели по-настоящему испугаться. Только что ярко светило солнце, ровно шумели на берегу сосны, низко кружась над песчаной косой, тоненько покрикивали озерные чайки - и вдруг стало тихо. На какое-то мгновение. Затем сильный порыв ветра пронесся над озером, вздыбив потемневшую воду и заставив прибрежные деревья протяжно застонать. Лодку, на которой сидели с удочками в руках Алена и Сорока, развернуло, струной натянулась веревка с якорем. Будто кто-то гигантской плетью стегнул по камышам, и они полегли в заходившую ходуном воду.

Когда они взглянули на небо, то увидели огромное сизое облако, даже не облако, а лохматую тучу, сквозь которую бледным размазанным блином просвечивало солнце. Туча разбухала на глазах, наливалась чернотой, чуть ниже ее стремительно проносились клубящиеся шапки рваных облаков с багровым отблеском. Огромное синее озеро как-то странно качнулось сразу от берега к берегу, а затем стало вспухать, будто закипающее молоко в кастрюле. Высокие волны с вспенившимися гребнями вопреки здравому смыслу от обмелевших берегов побежали навстречу друг другу и встретились в центре озера. И в ту же секунду в жутком свисте ветра, будто джинн из бутылки, возник крутящийся смерч. Отклоняясь то в одну, то в другую сторону, он вздымался все выше и выше, пока не соприкоснулся разветвленным щупальцем с тучей. Послышался нарастающий грохот, будто столкнулись два железнодорожных состава.

Танцующий посередине озера смерч то приближался, то удалялся. В тот самый момент, когда смерч снова приблизился к ним, лодку сорвало с якоря, она стала бортом к волне, которая с силой ударила в нее, и в следующее мгновение Сорока и Алена очутились в кипящей воде. Оглушенные раскатами грома, они барахтались возле перевернутой лодки. Сорока первый опомнился и поплыл к Алене; она что-то кричала, но в свисте ветра и шуме раскачивающихся на берегу деревьев ее было не слышно.

- Обними меня за шею!.. - подплыв к ней, прокричал Сорока. Лицо возбужденное, ей показалось - он смеется.

А в него и правда будто бес вселился: хотелось орать песни, кричать, беспричинно смеяться. Лишь присутствие перепуганной Алены сдерживало его. Ему даже хотелось, чтобы смерч приблизился вплотную и он потрогал его рукой. И если бы не Алена, он сам поплыл бы к танцующему водяному столбу и прикоснулся.

- Поплыли к острову! - крикнул Сорока и, глядя ей в глаза, засмеялся. - Я такого еще никогда не видел… А ты?

Она плавала на одном месте и, будто не узнавая, смотрела на него. «Ненормальный! - с каким-то странным чувством думала она. - Мальчишка!» Рядом с ним она перестала бояться, страх ушел.

- Обними за шею… - говорил он.

- Вот еще, - сказала она. - Что я, плавать не умею?

И первой поплыла к острову. Он, будто дельфин, плескался рядом, весело фыркал, будто нечаянно коснулся рукой ее ног, но она сердито попросила не трогать ее. Гарик тоже никогда не упустит такой возможности: незаметно поднырнет под водой, схватит за ноги и не отпускает… Один раз, наглотавшись воды, перепуганная Алена закатила ему пощечину.

Водяной смерч так же быстро исчез, как и появился. Когда они вступили на Каменный остров, озеро уже успокоилось, солнце вовсю припекало, даже птицы пели. Лишь спешащее за горизонт съежившееся сизое облако да бледнеющее полудужие радуги, торчащее из леса, напоминали о буре.

Они навзничь растянулись на лужайке. На небе ни облака.

Туча увела их в необъятные дали за собой. Послушные, как цыплята, грозовые облака теперь не отстанут от нее.

- Пропало мое любимое платье, - вздохнула Алена. - Я его сама сшила.

- Моя новая рубашка… - эхом откликнулся Сорока. - Я ее купил перед отъездом сюда.

- Мои белые босоножки на платформе…

- Мои бедные драные кеды… правда, без платформы.

- Мой лещ…

- Леща не было, - заметил Сорока.

- Был, - возразила Алена. - Он клюнул как раз в тот момент, когда лодку развернуло.

- Почему лещ? Может быть, окунь.

- Нет, лещ!

- Или плотвица…

- Я говорю - лещ!

- Ну ладно, - уступил Сорока. - Пусть будет лещ…

- То-то… - рассмеялась Алена. - Лучше не спорь со мной!

После того что произошло на берегу, когда он сказал ей, что любит, между ними возникла какая-то неловкость. Сорока больше ни разу не повторил своих слов, он и так сделал почти невозможное: впервые в жизни признался в любви девушке. Потом, ворочаясь без сна на раскладушке, он снова и снова заново переживал всю ту сцену на берегу и мучительно краснел… Разве можно любимой говорить такие банальные слова: «Ты самая умная девушка на свете»? Или «самая красивая»?.. Откуда это у него: из книг или в кино услышал? Почему в таких отчаянных ситуациях люди глупеют?