Василий Подгорнов - Тропинки в волшебный мир

Половина делянки была затоплена, да и на другой половине, не затопленной, везде ярко блестели на солнце большие голубые лужи снеговой воды. На дне луж виднелась пробивающаяся щетинка какой-то водолюбивой травки, плотным слоем лежал почерневший в воде прошлогодний лист, мелкие ветки.

Над сечей, высоко в небе, словно маленькие барашки, блеяли бекасы. Мы пробовали охотиться за ними, но безуспешно. Садились они очень далеко, и не успевали мы сделать шага в сторону, как быстро снимались и снова на больших кругах высоко начинали носиться и блеять в воздухе: видимо, кто-то уже до нас охотился за ними и напугал птиц, может, не здесь, а где-нибудь в дороге, но бекасы уже за версту не подпускали к себе охотников.

Дмитрий Николаевич выпугнул из-под кучи хвороста вальдшнепа и удачно подстрелил его.

— Первый трофей в нынешней весне уже есть! — высоко подняв птицу за длинный нос, крикнул он и радостно улыбнулся.

— Тут не один этот вальдшнеп, наверняка, еще должны быть. Надо пошарить получше: красавец, а не птица!

Длинноносый лесной кулик был и убитым красив. Большие, темные и очень выразительные глаза его, сдвинутые к самому затылку, были открыты, и казалось, что вальдшнеп что-то забыл, силится и никак не может вспомнить, поэтому и застыл в недоумении. Пестрые перышки его, от треугольной Головки до кончика короткого хвоста, были гладко уложены, и даже дробь, попавшая в птицу, не попортила ни одного перышка. Темный клюв был нежный-нежный, думалось, что стоит только тронуть его, как он согнется под тяжестью птицы или сломается. Но это только казалось, на самом деле клюв был крепкий, роговой.

Дмитрий Николаевич подцепил длинноносого кулика к ремешку патронташа и, перезарядив р>жье, осторожно пошел к другой куче хвороста в надежде и из-под нее спугнуть вальдшнепа. Я упрекнул его, что так не охотятся на вальдшнепа, что это не к лицу старому охотнику, но он все же пошел, махнув на меня рукой, правда, ружье уже перевесил на плечо, чтобы не стрелять. Ему, видимо, просто захотелось полюбоваться на этих задумчивых сумеречных птиц и посмотреть, много ли их тут. Но ни под той кучей, куда он пошел, ни под всеми другими вальдшнепов мы больше не нашли. Видимо, убитый был единственным в этой порубке.

— Да и лучше, что нет их тут, а то только соблазн один, — махнул рукой Дмитрий Николаевич. — Мне и этого уже жаль, что сгубил. Их на тяге надо стрелять, а это баловство: самочку можно подстрелить, а она к осени целый выводок приведет.

— Так зачем же стрелял! Может, и это самочка?

— Да погорячился, а зря, воздерживаться надо. Больше, убей, не буду. Это не охота…

В одном месте из-за поленницы дров Дмитрий Николаевич спугнул крупного филина, и он, ослепленный солнцем, полетел через всю порубку в лес и потянул прямо на меня. Я с детства не любил эту угрюмую, таинственную птицу с кошачьей головой и кошачьими немигающими глазами. В тот момент, когда филин пролетал надо мной, я вскинул ружье, выстрелил и хорошо видел, как дробь, еще не успев рассыпаться, ударила кучей в левое крыло огромного ночного хищника и вышибла у него из махала круглое, чуть крупнее пятака, отверстие. Филин улетел, припадая немного на разбитое крыло, соря из него пестрые рисунчатые перышки. В воздухе еще долго кружились пушинки, словно выбирая сверху место посуше да получше, чтобы опуститься.

— Ну, уж это ты зря! — гаркнул на меня Дмитрий Николаевич. — Стрелять ни в чем не повинного филина только за то, что он летает, — это мальчишество! Филин огромную пользу людям приносит, а ты его из ружья. Зачем? Сколько он за каждую ночь мышей уничтожает!

— Не люблю я эту птицу да и боюсь, как гада болотного, а он как раз на меня полетел…

— Пожалуйста, не люби! — развел руками Дмитрий Николаевич. — Никто тебя к этому не обязывает, а стрелять зачем? Я тоже мною кое-чего не люблю, да не бабахаю.

Я и сам чувствовал, что это не оправдание, но делать было нечего, случившегося не вернешь. Пришлось просто-напросто извиниться перед старым охотником за невыдержанность, которая, как я знал, и ему немножко мешала. «Да и что особенного, — стал я мысленно успокаивать самого себя, когда мы уж изрядно отошли от этого проклятого места. — Филин не столько пользы приносит, сколько вреда. Кстати, мышей-то он совсем и не ловит, а больше охотится за зайцами, тетеревами, не брезгует и глухарем. Прямо патоку еще ночью берет этих великанов». Я сказал об этом Дмитрию Николаевичу.

— Да черт с ним, забудь, — махнул он рукой. — Польза-то от него, конечно, не велика, можно сказать никакой, только ты вдругорядь не бухай, мало их осталось, поэтому и жаль. Как бы под корень не перевести, а без него скучно в лесу, особенно ночью, вся сказка пропадает. Интересная птица! Ухач. Как пойдет по ночам, особенно к осени, баб пугать — только держись! У робкого человека волосы дыбом встают. Леший, да и только… А без лешего — это какой же лес? В него ходить нечего. Городской парк, а не лес…

Вскоре на небольшой поляне мы вспугнули еще одного вальдшнепа, но не стреляли. Да и поднялся он далековато и очень неожиданно. Дмитрий Николаевич стрелял тетерева, но безуспешно. Косач поднялся шагах в семидесяти, и дробь его даже не ранила. Зато выстрелом мы напугали белку. Рыжая, совершенно потерявшая за весну свою дорогую зимнюю шубку, она даже не вбежала, а влетела с земли на молодую тонкую осинку и закачалась на ее тонюсенькой вершинке. Во рту у нее был какой-то серовато-бурый комок: то ли кусочек лесного лишайника, то ли еще чего-то. Мы долго рассматривали напуганного зверька и так, и в бинокль, но так и не смогли определить, что у нее во рту, Она изредка цокала на нас, когда мы вплотную подходили к одинокой осине, смешно грозила нам передней лапкой.

— Интересно, что же у нее во рту? — рассуждал вслух Дмитрий Николаевич. — Если бы мох, — она его обязательно выбросила бы сейчас, да и не нужен он ей в это время; шишку тоже выбросит, да и не похоже это на шишку. Даже орех, желудь, сушеный гриб выбросит, когда ее напугают, а это вцепилась и — ни в какую! Может, стряхнем?

— Стоит ли?

— А почему? Мы же ее губить не станем? Посмотрим, что во рту держит, и пустим.

— Разве ее поймаешь…

— Пымам. Сними только куртку. Я тряхну, а ты сразу накроешь. Только не мешкай, одним мигом надо, синхронно, как говорят у нас на заводе.

Я стал снимать куртку, все еще не веря в успех нашей затеи.

Дмитрий Николаевич подошел к осинке и, взявшись за ствол обеими руками, приготовился. Белка тревожно зацокала, завозилась, однако добычу не бросила. Увидев, что я готов, Дмитрий Николаевич резко потряс деревце, и белка, не удержавшись на хлипкой вершинке, шлепнулась на землю. Но самое удивительное, что мне удалось накрыть зверька, чего я никак не ожидал.